Война Фрэнси

В тот же день, но чуть позже я пришла в себя. В окна светило солнце, и комната теперь казалась совсем другой. Девушка, которая пыталась меня задушить, улыбнулась мне ясным взором и объяснила на не родном для себя немецком, что кризис миновал, и теперь со мной все будет хорошо. Температура у меня упала почти до нормы, и я узнала, что те залпы мне не померещились: стреляли в честь перемирия. Я очнулась 8 мая 1945 года.

Еще слабая, но с ясным умом я удивлялась белизне простынь и чистоте в комнате. Я была единственной чешкой. Остальные пациентки были из Венгрии. Доктор и медсестры — из Польши, освобожденные заключенные, у которых был иммунитет к тифу, так как они переболели им еще в Бельзене. По иронии судьбы, при всем национальном многообразии языком общения был немецкий.

Британцы управляли больницами и наблюдали за ними, но в контакт с пациентами не вступали. Однако их присутствие было заметно, и каждый день британский солдат привозил тележку, в которой лежали восхитительные сюрпризы. Под подушкой я держала пока недоступные для меня сигареты, только для того чтобы рассматривать картинку на пачке «Плеерс»; кусок мыла цвета слоновой кости, и самое любимое — пижама в цветочек, сделанная в Канаде. Были еще конфеты, шоколадки, печенье — ничего из этого мой желудок пока не принимал. В перерывах между сном я все думала, почему же Китти не приходит навестить меня, и боялась, что она тоже заразилась тифом или и того хуже — умерла. Я постоянно хотела спать и гнала от себя мысли о родителях и Джо, решив подумать обо всем позже.

Каждый день ко всем, кроме меня, приходили записывать их имена, даты рождения и сведения о ближайших родственниках. Казалось, они переписывали всех, кроме чехов. Я потеряла терпение, потому что не могла понять причину, и жаловалась доктору, пока однажды утром ко мне не пришел регистратор, которой я все и высказала. Когда я назвала ей свое имя, она удивленно воскликнула и сказала, что бедная Китти уже несколько недель изучает списки пациентов больницы и безуспешно пытается меня найти. Теперь она ходит от одного больничного барака к другому в надежде узнать, где я.

Все оказалось очень просто. Меня положили на первую же свободную койку без каких-либо документов. Это обыла палата венгров. Они решили, что я одна из них. И, вероятно, меня записали под номером А-4116 в венгерский список, куда Китти даже не заглядывала.

И вот она пришла, словно призрак, из другого мира: блестящие светлые волосы, стриженные под «пажа», на лице помада, тушь, одета в красивое платье с узором и белые сандалии. Все нарывы зажили, она улыбалась до ушей и говорила по-чешски.

— Франчинка, я уже думала, что потеряла тебя! Я не могла уехать без тебя. Я вытащу тебя отсюда — в этой дыре опасно оставаться. Я уже поговорила с доктором. На улице меня ждет машина с помощником-британцем, и я ни на минуту больше не упущу тебя из виду.

Ее внешний вид поразил меня. К нам присоединилась доктор и высказала свою озабоченность по поводу идеи Китти, поскольку считала, что я еще слишком слаба для каких-либо переездов. Она предупредила, что мне предписана строгая диета, а рецидив почти всегда приводит к летальному исходу. Кузина и слушать ничего не хотела и настаивала на том, что сможет обо мне позаботиться. Китти подписала бумагу, в которой говорилось, что она берет на себя полную ответственность, и было решено, что меня заберут на следующий день. Китти принесла с собой гору одежды и велела мне вылезти из пижамы. Я наотрез отказалась расстаться с единственной собственностью, которая проделала такой долгий путь из самой Канады. Последовала небольшая ссора, но она вновь победила.

После предупреждения врача о том, что со мной нужно обращаться бережно и давать еду небольшими порциями, мы уехали на джипе, за рулем которого сидел сержант, представившийся Солнышком. После недолгой езды на безумной скорости, во время которой Солнышку приходилось хватать меня на каждом повороте, чтобы я не выпала из машины, мы подъехали к современному кирпичному армейскому бараку. Здесь у Китти была отдельная комната с двумя удобными кроватями и видом на гарнизонную площадь.

Меня уложили в постель. На этот раз выдали ночную рубашку в горошек. Китти включила мне радио, сказала, чтобы я была хорошей девочкой, пока она ненадолго отлучится.

Через два часа кузина обнаружила меня в полубессознательном состоянии на полу в ванной. Помня о предписаниях доктора, Китти перед уходом спрятала всю еду, но, как только она ушла, я принялась исследовать новое жилье и обнаружила на шкафу две большие миски. С огромным усилием я взобралась на стул и в один присест съела гуляш с Sauerkraut[63]. Нетрудно догадаться, что случилось потом.