Война Фрэнси

Когда я получила письмо от Петера, я был на седьмом небе от счастья. Петер был для меня особенным. Мы оба родились в 1920 году и до пяти лет, пока он с родителями не переехал в Братиславу, мы много играли вместе. Наша семья постоянно навещала отца Петера, Эмиля Сакселя, любимого брата мамы и моего любимого дядюшку, который появлялся у нас довольно часто, когда приезжал в Прагу по делам. Последний раз я видела дядю Эмиля в 1939-м, перед свадьбой. Он сказал, как счастлив, что Петер — в Леоне. Петер уехал учиться перед вторжением немцев. На родину он вернуться не мог, да и не был так глуп, чтобы пытаться это сделать. Через Кубу он попал в США и надеялся, что родители и младший брат последуют его примеру.

Осенью 1945 года, когда я держала в руках конверт с обратным адресом Петера, я уже и не надеялась когда-нибудь связаться с родными. Читая его письмо, я так живо смогла представить, какую радость он испытал, когда друг сказал ему, что его разыскивает Консульство Чехословакии, и какое разочарование его постигло, когда он узнал, что его ищу только я, а не родители или брат.

Родителей и брата Петера депортировали из Братиславы, и они бесследно исчезли в концлагерях Восточной Европы. Во время нашей переписки я с горечью поняла, что Петер никогда не вернется в Чехословакию, даже для того, чтобы восстановить права на имущество, но мне ужасно хотелось увидеть его. Видимо он, как и я, пытался забыть недавнее страшное прошлое и решил начать жизнь с чистого листа. Но одно дело — решить и совсем другое — сделать, ведь воспоминания и вопросы, почему кому-то удалось выжить в той чудовищной фабрике смерти, не дают покоя.

Глава 32

С осенью пришли плохая погода и девальвация чешской валюты. Первое обстоятельство вынудило меня прекратить бесцельные блуждания по городу, а второе обесценило мои денежные запасы до одной десятой их прежней стоимости. Наши счета заморозили, но бывшие узники все же могли снимать деньги в случае крайней необходимости. Мне по-прежнему платили пенсию, но приходилось экономить.

Финансовый вопрос и невозможность бродить по улицам заставили меня найти работу. Мне не было сложно на новом месте, но было до смерти скучно. Однако там хорошо платили, главным образом потому, что владелец фирмы был польщен тем, что на него работает бывший владелец довольно известного ателье. В это же время я то и дело встречала наших бывших клиентов, которые, спросив меня о маме, неизменно интересовались, как скоро я планирую вновь открыть свое дело. С тех пор как я уехала, они не покупали новую одежду и считали, что мне не подобает работать на кого-то. Я же, в свою очередь, избегала любой бюрократической волокиты, связанной с возвратом имущества, лицензии и ответственностью за сотрудников.

В конце концов я все же решила взглянуть на прежнюю обстановку ателье, которая теперь хранилась на складе — полуоткрытом сарае. Мебель времен Людовика XIV покрылась плесенью и разваливалась от малейшего прикосновения. Разумеется, ни тканей, ни оборудования не осталось — Мари все пустила в оборот. Только машинки, благодаря хорошей смазке, еще были пригодны к работе.

Казалось, что начинать все заново — очень тяжело. Но одна из наших прежних клиенток и хорошая подруга мамы упорно настаивала на том, что нерешительность и бездействие дочери расстроили бы Mutti. В ответ на мои протесты она предложила помещение под новое ателье, примыкающее к ее предприятию.

Она утверждала, что обладает неким влиянием в Коммунистической партии и может помочь мне вернуть лицензию. Предполагая (и совершенно верно), что на это потребуются месяцы, я позволила ей действовать на свое усмотрение. Должно быть, она расстроилась, что я не разделяю ее задора, но она познакомила меня с джентльменом, заседавшим в комиссии по возвращению еврейской собственности. Он сказал, что, несмотря на то что я не состою в Коммунистической партии, он готов мне помочь — в обмен на лыжные ботинки Джо. Все комиссии состояли из четырех человек, каждый из которых принадлежал к одной из партий правящей коалиции и работал по принципу «ты — мне, я — тебе».

Через несколько недель ожиданий мой человек сообщил по секрету, что обработка заявок идет с ужасными задержками и на данный момент они решили «не спешить с возвращением предприятий евреям». Я так и не поняла, это была позиция только Коммунистической партии или всей комиссии в целом. Но очевидно было одно: немецкая оккупация не прошла бесследно и оставила наследие антисемитизма, пусть и не столь открытого. И даже в Союзе освобожденных политических заключенных между возвращенными на родину евреями и христианами была проведена тонкая грань.