Произвол властей не распространялся на местных шэньши, поскольку их защищали привилегии этого сословия. Император Цзяцин (1796-1820 гг.) отмечал, что «северные шэньши и “большие дома” отказываются платить налоги и сборщики не смеют даже приходить к ним…»[2635]
. Недоимки «злостных шэньши» разверстывались на окрестных крестьян. Более того, даже не служившие шэньши в знак уважения к ним властей получали свою долю собираемых чиновниками дополнительных сборов[2636]. Многие «злостные шэньши» были помещиками, «местными магнатами»; они возглавляли «большие дома» и «богатые семьи». В южных провинциях 70-80% крестьян были арендаторами на землях помещиков[2637]. Как отмечают специалисты, это была «кабальная голодная аренда»[2638]. При заключении арендного договора с крестьянина требовали залог в размере годового урожая с участка, это сразу же делало его кабальным должником ростовщика-помещика. Помещики и их управляющие часто измеряли рис в «арендных ху», по своему произволу увеличивая объем арендной платы. Еще хуже было положение батраков: обычная оплата батрака составляла около 10 тыс. вэней в год[2639], при цене риса в 3000 вэней за дань[2640] это составляло 1,2 литра зерна в день; даже с учетом хозяйских харчей эта плата была чрезвычайно низкой. Батраки не имели возможности жениться и обзавестись семьей, по существу, они находились в кабале у хозяев[2641]. По цинским законам, арендатор, не уплативший положенное, подлежал телесному наказанию с последующим взысканием задолженности. «Местные магнаты» держали стражников, имели свои тюрьмы, творили над арендаторами и должниками свой суд (хотя формально это было запрещено). В случае провинности арендаторов секли плетьми, их жен и дочерей превращали в помещичьих рабынь и наложниц. На случай бунта бедняков существовали отряды сельской милиции, которыми командовали те же помещики; таким образом «местные магнаты» держали в руках всю округу[2642].В 1825 г. численность населения достигла 370 млн. В низовьях Янцзы люди жили на воде; 35 тыс. джонок ежедневно уходили на рыбную ловлю, и обитавшие на них рыбаки, по словам современника, не умели ходить по суше[2643]
. Разорение крестьян дошло до такой степени, что в некоторых районах помещикам принадлежало 9/10 земли; а все имущество земледельцев было заложено и перезаложено. «Если вся одежда и утварь были проданы, то закладывали землю и орудия труда, – свидетельствует современник. – Если не было земли и орудий, то продавали скот, если не было уже вещей, то продавали детей, и так шло, пока все не кончалось»[2644]. «Из каждых десяти дворов трудно найти хотя бы два-три, где бы люди не стонали от голода и холода и могли бы свести концы с концами к началу нового года»[2645]. Были случаи, когда крестьянин шел на казнь вместо совершившего преступление помещика, чтобы его семья получила клочок земли. Деревня была переполнена безработными батраками. Ученый Гун Цзычжень писал, что безработные «составляют около половины населения... Богатые дворы стали бедными, бедные – голодными. Образованные шэньши мечутся туда-сюда, но все бесполезно, поскольку все обнищали. Китай на пороге потрясений...»[2646].Если во времена кризисов в конце Хань, Сун и Мин, «чистые чиновники», пытались что-то предпринять и выступали с проектами уравнительного передела земель, то теперь они признавали, что «все бесполезно». Голод и эпидемии были постоянным явлением. В 1821-1823 гг. в Пекине 3 раза вспыхивала эпидемия холеры. По рассказам очевидцев, из каждых девяти ворот столицы каждый день вывозили до восьмисот трупов[2647]
. В 1831 г. низовья Янцзы жестоко пострадали от сильного наводнения. Из всех провинций постоянно докладывали о стихийных бедствиях, наводнениях, неурожаях, голоде. Не все из этих сообщений были достоверными: дело в том, что в 1820-х гг. аграрный кризис достиг такой остроты, что крестьяне уже не могли платить налоги, и в оправдание недоимок провинциальные власти придумывали наводнения и неурожаи[2648]. В 1830 г. недоимки по налогам достигли 30 млн лян; правительство простило эти недоимки, но они снова стали копиться и через девять лет достигли 39 млн лян[2649].