Война и потусторонний мир

Та открыла заслонку и, с подозрительной прыткостью подбирая крупные поленья, затолкала их в печку. Искры посыпались оттуда, словно из дьявольского пекла, забрызгивая дощатый пол, стол и лавки, но ни одна не занялась. Зато запах теперь стал и вовсе несносным, забил голову мокрой грязью так, что не осталось мыслей. Петр только смотрел, как под потолком что-то невесомо парило, вроде призраков или бестелесных духов.

Сняв с полки дымящийся чугунок, старуха зачерпнула кружкой из него воды, добавила чего-то из нескольких мешочков и протянула. Пить хотелось так, что Петр взял бы и воды из лужи. Он проглотил густое варево залпом, не чувствуя ни запаха, ни вкуса, и немедленно почувствовал, как отделяется от тела. Последнее, что он услышал, был стук, с которым его голова ударилась об пол.

Глава 15 Ведьминский колодец

Проснулся он от того, что кто-то бесцеремонно бил его сапогом в колено.

– Да просыпайтесь же, – шипел знакомый голос. – Изволили развалиться…

Петр с трудом разлепил веки. Кряхтя, поднялся на локте и осмотрелся. Лучи солнца скупо, с неохотой пробивались в небольшое окно, гроза, кажется, давно стихла. То, что ночью чудилось призраками, теперь оказалось развешанной под потолком одеждой – взрослой и детской, здесь были дамские платья, фраки и сюртуки, даже пара мундиров. Несколько детских сорочек. Пахло в избе лучше, не отвратительно, а даже съедобно, супом и петрушкой. На столе в луже крови лежал обезглавленный заяц. На печке бурлил чугунный чан – такой огромный, что в него можно было затолкать и самого Петра. Пожалуй, даже вместе с Лизой.

Петр дернулся, поднимаясь, но смог только сесть: нога его оказалась прикованной к полу короткой железной цепью. Сердце шарахнулось, в шишку на затылке будто ударили колотушкой, в голове отдалось гулкое эхо.

– Что… где… – начал он, затравленно озираясь.

– Проснулись? – прохрипели рядом. – Обвыкайтесь.

Петр обернулся на голос.

Лонжерон выглядел сносно. Вряд ли к нему можно было применить слово «живой», но, по крайней мере, он уже не валялся трупом на полу, а сидел, привалившись к стене. Мундир висел на нем неопрятно, пуговицы выдраны с мясом, рубашка побурела. Подбородок был по обыкновению вздернут, правда, на этот раз не спесью, а железным ошейником, цепь которого крепилась к кольцу за печкой. От шеи к ключице из нескольких игольчатых ран сочилась кровь.

С другой стороны, также прикованный, лежал Елисей – глаза его были открыты, но смотрели издалека, сквозь туман. Рядом, будто бы в глубоком сне, на недлинной цепи совсем по-лисьи свернулась в клубок Лиза.

Петр зашаркал ногами, пытаясь подняться, загромыхал цепью.

– Что здесь, черт раздери…

– Не призывайте, – перебил Лонжерон. – Только чертей нам здесь не хватало.

– Что это за место? – Петр подергал кольцо в полу, убеждаясь, что так просто не освободиться. – Кто эта старуха?

Лонжерон повернул шею, чтобы ошейник не давил так сильно, но вдруг закашлялся и сплюнул красным.

– Ведьма.

– Зачем мы ей?

– Ну как же. Я буду еще лет сто служить ей источником свежей крови. Оборотней она отдаст за выкуп волколакской артели…

Елисей заморгал, пробуждаясь от его слов, и издал тихий стон. Дотянувшись до Лизы, он сжал ей руку.

Петр засопел, грозно глянул на Лонжерона.

– Что ж вы, уже сдались? – Он обернулся: – Не беспокойтесь, Елисей, я этого не допущу. Я не смогу видеть, как…

– А вы этого и не увидите, – успокоил Лонжерон, кивая в сторону печки.

Петр покосился на булькающий чан.

– Да что же, она и вправду меня…

– Почему нет? Вы для нее ничем не отличаетесь от того зайца. Все эти, – он поднял взгляд на болтавшуюся одежду, – подтвердят вам мои слова.

– Да кто она такая?

– У Лихих земель селятся только те, кому нечего терять, кого за преступления исключают из света. Эта из самых сильных, старой крови, а значит, наиболее опасна.

В углу негромко и все еще не приходя в себя всхлипнула Лиза.

– Что с ней? – забеспокоился Петр.

– Слишком кусалась, и ведьма усыпила ее. – Елисей дотянулся и подложил кончик хвоста Лизе под щеку. – Но это даже к лучшему, от переживаний Лизавета Дмитриевна начала перекидываться, а ей еще ночь нельзя этого делать, чтобы не остаться навсегда зверем. Пусть уж лучше поспит до рассвета, так вернее, даже если после нам грозит суд артели. – Он прижал лапы к морде в очень человеческом жесте и в отчаянии проскулил: – Это я, я во всем виноват, она погибнет из-за меня, моего малодушия… Вот вы, Петр Михайлович, бесстрашный человек, вы бы так не сделали, а я… Отчего, отчего я такой трус?

Петр посмотрел на него с сочувствием и потянулся, грохоча цепью.

– Вы увидели тонущую девушку и спасли ее, несмотря на грозящую вам опасность, – это ли не храбрость? А управлять летающей машиной – разве трус смог бы это сделать? – Он сжал Елисею плечо. – Но знаете, что было бы еще смелее? – Он кивнул на Лизу: – Показаться ей человеком и наконец рассказать о ваших чувствах.

Рыжие с белым кончиком уши вздрогнули, Елисей поднял отчаянный взгляд, но тут же спрятал морду в коленях.

– Я… я не смогу, не осмелюсь… – зашептал он, панически выдыхая.