Война Иллеарта

Они говорят, что Кевин понимал, что сделал — прямо перед смертью.

Фаул смеялся над ним. Он умер, стеная. Вот почему клятва Мира сейчас так важна. Все дают ее — она так же фундаментальна, как клятва Лордов о Служении Стране. Они все клянутся, что как-нибудь дадут отпор разрушительным эмоциям — таким, как отчаяние Кевина. Они… — Я знаю, — заметил Кавинант. — Я все об этом знаю.

Он вспоминал Триока, человека, который любил Елену в подкаменье Мифиль сорок лет назад. Триок хотел убить Кавинанта, но Этиаран предотвратила это, воспользовавшись силой клятвы Мира.

— Пожалуйста, не говори больше ничего. Мне и так достаточно тяжело.

— Кавинант, — продолжал Трой, как будто он все еще говорил о том же предмете. — Я не понимаю, почему ты не восторгаешься пребыванием здесь. Как может «реальный» мир быть важнее, чем этот?

— Как единственный мир. — Кавинант тяжело встал на ноги. — Давай выберемся отсюда. От этой жары у меня уже голова кружится.

Двигаясь медленно, они покинули амфитеатр. Воздух Ревлстона приветствовал их возвращение с холодным, блеклым удовольствием, и Кавинант глубоко вздохнул, пытаясь успокоить себя. Он хотел уйти от Троя, избежать вопросов, которые, он знал, Трой будет ему задавать. Но вомарк имел решительный вид. Через несколько мгновений он сказал:

— Послушай, Кавинант. Я пытаюсь понять. С тех пор, как мы разговаривали в последний раз, я почти половину своего свободного времени пытался тебя понять. Некоторые полагают, что от тебя можно чего-то ожидать. Но я просто не вижу этого. Короче. Ты прокаженный. Но разве тебе здесь не лучше?

Грустно, отвечая как можно короче, Кавинант сказал:

— Это все — не реально. Я не верю этому. — Наполовину для себя, он добавил:

— Прокаженные, которые уделяют слишком много внимания собственным мечтам или чему-то подобному, не живут долго.

— Господи, — сказал Трой. — Ты говоришь это так, как будто проказа везде. — Он задумался на секунду, затем спросил:

— Как ты можешь быть так уверен, что это не реально?

— Потому что жизнь не такова. Прокаженные не выздоравливают. Люди без глаз неожиданно не начинают видеть. Такие вещи просто не случаются. Мы каким-то образом были преданы нашими чувствами. Наши нужды… Наши собственные нужды в том, чего у нас нет — совращают нас на это видение. Это сумасшествие. Посмотри на себя. Подумай о том, что с тобой случилось. Там, где ты был, пойманный между девятиэтажной высотой и яростным огнем — слепой, беспомощный и должный умереть. Неужели так странно подумать, что ты все же разбился?

— Это, — продолжал он саркастически, — дает повод предположить, что твое существование — вымышленное. У меня на этот счет уже есть мысль.

Я мог создать тебя подсознательно для того, чтобы иметь кого-нибудь для споров. Кого-нибудь, кто будет доказывать мне, что я не прав. — Проклятие! — закричал Трой. Резко повернувшись, он схватил правую руку Кавинанта и поднял ее на уровне глаз между ними. Выгнув вперед вызывающе голову, он напряженно сказал:

— Смотри на меня. Почувствуй мою хватку. Я здесь. Это факт. Я реален.

На секунду Кавинант пожал руку Троя. Затем он сказал:

— Я чувствую тебя. И я вижу тебя. Я даже слышу тебя. Но это не опровергает мою мысль. Я не верю этому. Теперь разреши уйти мне.

— Почему?

Солнечные очки Троя мрачно сверкали, но Кавинант смотрел в них, пока они не отвернулись. Постепенно вомарк ослабил силу хватки. Кавинант отдернул руку и пошел дальше с легкой дрожью в дыхании. Через несколько шагов он сказал:

— Потому что я могу чувствовать это. А этого я не могу допустить, поскольку я — прокаженный. Теперь послушай меня. Слушай как следует. Я собираюсь попытаться объяснить это так, чтобы ты мог понять.

Просто забудь, что ты знаешь, что нет никакого пути, которым ты мог бы прийти сюда. Это невозможно — но просто забудь это на время.

Слушай. Я прокаженный. Проказа не смертельна, но она может убить косвенно. Я могу оставаться живым… любой прокаженный может оставаться живым только будучи все время внимательным, каждую минуту следя чтобы не пораниться — и позаботиться о ранах, если уж они появятся. Единственная вещь — слушай меня, слушай — единственная вещь, которую прокаженный не может себе позволить — это вольное странствие мыслей. Если он хочет выжить. Как только он перестает быть внимательным и начинает думать о том, как он мог бы устроить себе более хорошую жизнь, или начинает вспоминать о том, какая у него до этого была жизнь, или о том, что он сделает, если вылечится или даже если просто люди перестанут преследовать прокаженных, — он кидал слова в Троя как глыбы камней, тогда уже можно считать, что он мертвый.

Это — Страна — самоубийство для меня. Это бегство от реальности, и я не могу позволить себе даже думать о таком бегстве, а тем более участвовать в нем. Возможно слепой человек может избежать риска, но прокаженный — нет. Если я здесь сдамся, то это будет последний месяц моей жизни там, где это действительно важно. Потому что я все равно возвращусь туда. Я говорю понятно?