Война индюка

В душе Джозефа рухнула невидимая плотина, и стало ему легко и спокойно, словно он не с министром обороны разговаривает, а со своими друзьями в краях удачной охоты. Джозеф улыбнулся и сказал:

— Отставь жопу от хера, мудак. Я семьдесят пять человек угробил, и больше не хочу. Третьего дня я рассуждал так же тупо, как ты сейчас, а позавчера пошел в чернолесный пожар смерти искать, потому что сил больше не было товарищам в глаза глядеть. А если я еще и в это говно, — он указал на карту, — вляпаюсь, мне перед погибшими братьями вообще не оправдаться. Хочешь угробить всю армию — гробь, а свой полк я тебе, долбоебу, не отдам. Стройными рядами, блядь! Иди на хер стройными рядами! С музыкой, блядь!

Джозеф почувствовал, что вот-вот начнется истерика. Сделал над собой неимоверное усилие и вроде успокоился.

— Честь имею, — сказал он напоследок.

Развернулся кругом (хотел четко, как на параде, да нога не позволила) и захромал к выходу. Раскал смотрел ему вслед, и взгляд его был как у змеи.

— Эльфландский синдром, — глубокомысленно произнес он, когда за Слайти захлопнулась дверь. — Кто-нибудь еще желает высказаться?

Желающих не нашлось.

— Сэр Стринг, прошу вас, — распорядился Раскал.

Генерал Стринг встал, почесал седую бороду и сказал:

— В первой части своей речи Слайти, по-моему, дело говорил.

Раскал немного помолчал, затем сказал:

— Все свободны. А вас, Стринг, я попрошу остаться.

3

В тот же день в здании Совета Нации заседал президиум этого славного учреждения. Это было, пожалуй, самое короткое заседание за всю историю Барнарда. Вопросы, обозначенные в повестке дня, в свете последних новостей полностью потеряли свою актуальность, обсуждать их никому не хотелось, по-хорошему, заседание надо было отменить, но Байтер не решился. Когда дует ветер перемен, благородный муж воздерживается от резких движений, чтобы не сдуло.

За четверть часа успели рассмотреть пять пунктов повестки дня из запланированных десяти. Резолюция по каждому пункту была одна и та же — перенести дальнейшее обсуждение на неопределенный срок. Морис собрался было зачитать шестой пункт, печально вздохнул и сказал:

— Что-то мне подсказывает, что пора расходиться. Все равно мы сегодня ничего не решим.

— Восьмой пункт, — подал голос министр полиции сэр Огрид Бейлис.

— Ах да, восьмой пункт, — пробормотал Морис и как бы задумался.

— Решите вдвоем в рабочем порядке, — предложил сэр Рейнблад. — А в следующий раз расскажете, что решили.

— Да! Правильно! Давайте расходиться! — послышались голоса.

— Хорошо, давайте так и решим, — согласился Морис с общим мнением. — Сэр Бейлис, задержитесь, пожалуйста. Или давайте лучше пройдем в соседнюю комнату, там уютнее.

Сэр Байтер и сэр Белис прошли в соседнюю комнату, большую часть которой занимал большой круглый стол с пятью мягкими креслами вокруг. На столе были разложены разнообразные курительные принадлежности, в том числе и самый большой во всем Барнарде кальян — предмет особой гордости сэра Байтера. Дверь в дальней стене вела в следующую комнату, в которой размещался самый большой во всем Барнарде сексодром. Сэр Байтер был большим затейником. А после безвременной кончины господина Тринити — пожалуй, самым большим затейником во всем Барнарде.

— По существу вопроса могу сказать следующее, — начал докладывать Огрид, но Морис оборвал его нетерпеливым жестом.

— Давайте отложим эти бумажки до лучших времен, — предложил он. — В свете последних событий и еще тех событий, которым только предстоит свершиться…

— А что такое должно свершиться? — насторожился Огрид. — Вы все-таки полагаете, эльфийское подполье представляет серьезную угрозу? Так я готов обосновать…

— Не надо обосновывать, — прервал его Морис. — Бесы и демоны с эльфийским подпольем. Я другое имел в виду. Я хотел с вами побеседовать о здоровье Самого Дорогого Господина.

Огрид напрягся.

— А что, тот приступ имел последствия? — спросил он. — Мне показалось, это просто радикулит разыгрался.

— Возможно, радикулит, — кивнул Морис. — А может быть, и не только радикулит. Я боюсь, как бы у нашего любимого вождя не образовался бы тромб в легочной артерии.

— Гм, — сказал Огрид и надолго задумался. Затем сказал: — Допустим. А зачем?

Морис многозначительно поднял палец и сказал:

— Когда дует ветер перемен, побеждает принимающий правильное решение первым и претворяющий его в жизнь с наибольшей решительностью. Летающие тарелки радикально меняют расклад политических сил. Радикально.

Огрид скептически хмыкнул.

— Боюсь, вам придется обосновать последнюю мысль, — сказал он. — Я что-то не улавливаю.

— Все очень просто, — сказал Морис. — Какая парадигма у нас действовала, начиная с открытия нефтяного месторождения в Ноддинг Донки?

— Чего? — не понял Огрид. — Что действовало?

— Парадигма, — повторил Морис. — Это… а, неважно. Я вот о чем хотел сказать. У нас как бы неявно считалось, что главной политической силой является наука. Конечно, не сама наука как таковая, а те силы, которые стоят за орденом хранителей и орденом пилигримов. Магистральным вектором развития…

— Можно попроще? — перебил его Огрид.