Война Кланов. Медведь 2

– Ей больно, вот она и плачет, – отвечает Людмила. Материнские руки ласково покачивали ребенка, но девочка не умолкала.

– Или ты её заткнешь, или это придется сделать моим бойцам.

Людмила зло смотрит на него, а Вячеслав шагает вперед, заслоняя широкой грудью Людмилу с дочкой. Я встаю рядом. Командир автоматчиков медленно поднимает автомат, дуло уставилось между нами. Мы прижимаемся плечами. Я замечаю, как белеет сустав на спусковом крючке автомата. За нашими спинами продолжает захлебываться Ульяна. Людмила прижимает её к себе, но всхлипы доносятся сквозь ткань.

– Отведите её в сторону, пусть там подождет и не мешает, – произносит Юля.

Степан выдыхает и поворачивается к командиру автоматчиков.

– Делайте, как велит дочь Волчьего Пастыря! Отведите берендейку с ребенком подальше и глаз с неё не спускать! Эти двое останутся здесь.

Вячеслав дергается к Людмиле, но под дулами автоматов и глухим рычанием из десятков глоток отступает. Командир автоматчиков подзывает того самого молодого и дерзкого парня, который громче всех смеялся, когда приклад впился в лицо Вячеслава.

– Возьми с собой троих и постоянно держи под надзором. Если услышите треск, шум или какие другие крики, то стреляйте без предупреждения. Это чтобы берендеи излишне не геройствовали, – на последних словах командир кивает на нас.

– Если хоть волосок с её головы упадет… – начинает Вячеслав.

– Ай! – вскрикивает Людмила, а Ульяна закатывается новым плачем.

– Волосок, говоришь, – протягивает парень голосом товарища Сухова из «Белого солнца пустыни» и разжимает пальцы.

На траву падают несколько длинных тонких волос. Людмила вновь умоляюще смотрит на Вячеслава. Я сжимаю его мощную кисть. Обхватить не получается, но я чувствую, как каменное напряжение спадает, и берендей выдыхает.

– Я тебя запомнил, – говорит Вячеслав.

– Вот и помни, а мы пока с твоей подругой поразвлекаемся. Может, ещё одну девчушку выстругаем, – ржет парень.

Вячеслав сдерживается.

– Почему так долго? – слышится грозный окрик Степана.

Парень опускает лохматую голову и кивает автоматчикам. Те уводят в темноту Людмилу с Ульяной. Плач удаляется, пока не стал тонким и далеким скрипом, сродни кряхтению старой березы в открытом поле.

Степан возводит руки к луне и низким голосом урчит:

– Повелительница ночи, взываю к тебе! Услышь своего верного слугу! Отверзни врата силы и помоги вернуть нашего повелителя! Великий Род, не покинь сына своего, не покинь сына своего, не покинь сына своего.

Голос беловолосого Степана набирает силу. Перевертни толпятся возле постамента, и языки костра освещают бледные овалы окаменевших лиц. Я не заметил, кто первый топнул, зато вижу, как трое отрывают ноги от земли и с силой опускают их обратно. Получается гулкий хлопок, словно пнули спущенный футбольный мяч. Степан кидает в костер щепотку какого-то порошка и к небесам взвивается язык пламени цвета морской волны. Низкий голос звучит на распев, каждую короткую паузу заполняет короткий топот.

– Во теми есе радеем днесе: Род великий, Бог тайноликий, зиму водящий, Маре велящий, кощный да хладный, во нави сущий, щедрый дородный во явь грядущий, в шубе косматой Бог волохатый, Веду хранящий здраву дарящий, во тьме ледяный, во сердце пламенный, стань в ино брегом, а нам оберегом!

Мурашки бегут по коже, а изнутри поднимается тепло. Такое бывает, когда после ледяной улицы, где долго играл в снежки или бегал на лыжах, выпиваешь обжигающее молоко с медом и маслом. Я прислушиваюсь к топоту, он что-то напоминает. Слова звучат громче, Степан почти кричит. Перевертни отзываются глухим ударом подошв о землю. Юля стоит возле каменного постамента и держит на вытянутой руке блестящую пипетку. Капля дрожит над лицом лежащего Волчьего Пастыря.

– Егорий в зиме, главою рогат, сам волохат. Старче могутный волхове премудрый, огнь тайный хранящий, здраву дарящий, тебя славим да величаем! Во нощи года с поклоном встречаем! Прийди не в горестях, прийди не в болестях, прийди не с гладом, прийди не с хладом, а прийди с долей щедрой преболе во нощи года оберег Рода!

Неожиданно до меня доходит – в каком ритме топают перевертни. Также бьется сердце и темп нарастает. Лица перевертней так и остаются каменными, но ноги выбивают из земли песок и клочья травы. Ещё щепоть и в небо взвивается золотой язык, словно блеск солнца на золоченых купола храма Христа Спасителя. Но тут вызывают явно не Христа…

– Великая Мара, отдай то, что забрала! Мара-Марица, ярая птица, лютая вьюга, белая пурга, серебряны крылья в убранстве инея, очи ясные, звёзды частые, кощная мати, стани во хладе, снегами облачайся, во нощи величайся! Гой! Чёрна мати! Гой-ма!

Костер поднимается выше человеческого роста и теперь облизывает четырех истуканов с жадностью ребенка, которому впервые подарили эскимо. Стук подошв звучит так остервенело, словно перевертни хотят пронизать Землю насквозь. Я слышу, как в ушах стучит кровь. Творится колдовство, и вверх взлетает язык пламени, который по насыщенности зеленого цвета даст фору весенней листве.

– Дщерь Пастыря, оживи отца!!!