Война. Книги 1-3

На выцветших до серости петлицах Рукатова прямоугольников не было, а виднелись только по три менее выцветших следа от них – свидетельство о недавнем его разжаловании из подполковников в майоры. Он еще раз обошел вокруг мотоцикла, пощупал выпиравшие в дыру пачки и, будто про себя, сказал:

– Так, говоришь, пулей распороло?

– Не осколком же, – простодушно ответил Миша. – Вокруг телеги не было ни одной воронки.

– Зачем же ты его, дырявого, сверху положил? – И Рукатов похлопал ладонью по груботканой хребтине мешка.

– Последним оказался под рукой.

– Ага, последним? – Рукатов пытался придать своему голосу ласково-ерническую интонацию. В словах его будто звучало доброжелательство к Мише. Он подошел к Иванюте вплотную, дружески положил руку на его плечо и с пытливой остротой посмотрел ему в глаза: – Сознайся, младший политрук, припрятал себе несколько пачек? – Он указал глазами на полевую сумку Иванюты. Затем спросил еще: – Или где-нибудь в глухом местечке закопал мешочек? А-а?.. На авось…

Мише показалось, что жизнь вокруг внезапно оборвалась, погрузив его в мерзкую тишину. Мерзкую и даже померкшую от того, что его будто ударили по лицу, плюнули ему в глаза, в душу, в самое сердце. Вопросы и подозрения Рукатова были тем более обидны для Иванюты, ибо, когда по пути сюда он вспоминал свое нищенское прошлое, в нем действительно где-то зрела гаденькая мысль: не взять ли себе пачку денег на случайные расходы в вознаграждение за то, что он спасает целые мешки? Но не позволил созреть этой мысли до конца, с содроганием устыдившись ее и окатив себя в душе ругательными и презрительными словами… А тут вдруг ему в глаза, прямо и откровенно, высказывают гнусное подозрение…

– Сука-а! – противным, сиплым голосом заорал Иванюта и, схватив Рукатова за грудки, встряхнул его. Но Рукатов был телом поувесистее Миши, и он, Миша, почувствовав недостаток сил в своих руках, охваченный яростью, вдруг остервенело залепил Рукатову оглушительную оплеуху, от которой тот отлетел на несколько шагов. – Сука!.. Сволочь поганая! – В хриплом голосе Миши сквозила душевная боль и звучал страх, что он осмелился поднять руку на старшего по воинскому званию начальника, а это значило – совершил преступление. – Думаешь, все такие, как сам?! Думаешь, не видим твоей гадкой трусости, твоего симулянтства под крылышком тестя?! – Миша, оказывается, откуда-то знал «родословную» Рукатова.

Рукатов с искаженным злобой лицом кинулся на младшего политрука, выхватил из кобуры пистолет. Миша тоже ухватился за наган, к великому своему счастью позабыв, что на груди у него наготове к бою висел немецкий трофейный автомат.

Все произошло так неожиданно и так невероятно по своей сущности, что капитан Пухляков, находясь тут же рядом и будучи спортсменом, не успел схватить за руки Иванюту, зато сумел ногой выбить, у Рукатова пистолет, опередив на долю секунды выстрел из него, который, вероятно, должен был оборвать Мишину жизнь.

Пистолет Рукатова, вышибленный из его руки Пухляковым, отлетел в сторону, ударился в темный ствол старой ели и, вновь вставший, как и должно быть, после выстрела на боевой взвод, выстрелил от удара опять… И тут же в кузове недалекой машины кто-то истошно закричал: очередная пуля все-таки нашла себе безвинную жертву.

Откуда-то из глубины леса прибежали полковник Гулыга и подполковник Дуйсенбиев. Оба заспанные, с усталыми до черноты и небритыми лицами. Сбегался к месту происшествия штабной люд.

Ни Рукатов, ни Иванюта не были в состоянии объяснить что-либо: их обоих еще колотило от бешенства. Сбивчиво рассказал начальству суть происшедшего капитан Пухляков.

– Дурачье, дурачье… – горестно качал головой полковник Гулыга. – Военному трибуналу даете работу…

– Товарищ полковник, я доставил вам приказ генерала Чумакова, – наконец доложил чуть пришедший в себя младший политрук Иванюта. Он достал из полевой сумки маленький пакет и передал его Гулыге.

Потом Мишу опять окатила волна ярости. Он суетливо снял с себя снаряжение с полевой сумкой и вытряхнул из нее все содержимое на траву: блокнот, карту, карандаши, опасную бритву, мыло… Затем вывернул карманы брюк.

– Смотри, мерзавец, и запомни! – вновь с буйной злобой накинулся он на Рукатова. – Политработники Красной Армии не воруют у государства. И вообще не воруют! А деньги – вот они! – Миша достал из нагрудного кармана гимнастерки две трехрублевые бумажки. Из второго – партбилет и удостоверение личности.

– Не хорохорься, младший политрук, – уже миролюбиво обратился к нему полковник Гулыга, всматриваясь в бумагу – приказ генерала Чумакова. – Какое ранение? – тут же обратился он к троим бойцам, снимавшим с кузова грузовика раненного шальной пулей связиста.

– В плечо, товарищ полковник! Серьезное! – бойко ответил один из красноармейцев. – Сейчас мы его снесем на перевязочный.

Полковник Гулыга, прочитав приказ и не подозревая, что он уже не изменит отчаянного положения дивизии, передал его начальнику штаба Дуйсенбиеву.