Война короля Карла I. Великий мятеж: переход от монархии к республике. 1641–1647

Принц, который принял это письмо не как комплимент, а как военную корреспонденцию, заключил из него, что Ньюкасл не может сообщить ему ничего полезного о действиях противника и просто отдает себя в его полное распоряжение. Он остановился на ночлег в Форест-оф-Галтреси и отправил Горинга в Йорк сказать маркизу, чтобы в 4 часа утра он был готов идти на врага вместе с ним. Но в 4 утра Ньюкасл со своими войсками не появился, и Руперт, не желая упускать шанс напасть на противника, пока тот еще не оправился от вчерашней неудачи, перешел Уз по мосту из лодок и двинулся в направлении Лонг-Марстона, не дожидаясь сил из Йорка. Считая по-прежнему, что король в отчаянном положении (Руперт ничего не знал о сражении в Кропреди), он стремился нанести удар немедленно и завершить свою Северную кампанию.

Командующие сил парламента, информированные лучше его, уже знали, что король собрался с силами, и боялись, что Руперт может устремиться через Линкольншир на юг, чтобы соединиться с армией своего дяди. Их опасения подтвердил маневр Руперта, выславшего несколько кавалерийских отрядов в южном направлении, чтобы запутать врага и не дать ему понять, куда он пойдет. Ранним утром 2 июля парламентские генералы собрались в Марстон-Муре и решили идти на Тадкастер, чтобы перекрыть дорогу на юг. Пехота уже ушла, когда несколько парламентских патрулей столкнулись с двигавшейся по дороге на Марстон кавалерией Руперта. Один солдат из Восточной ассоциации, которого схватили, но потом отпустили, сообщил, что видел самого принца, и тот нетерпеливо спросил, с ними ли Кромвель. Стало очевидно, что он намеревался дать бой на этом участке фронта. «Слава богу, у него будет достаточно возможностей драться», – сказал Кромвель. Он знал, о чем говорит, однако приближение Руперта средь бела дня вовсе не было поводом для шуток. Они спешно послали за пехотой, приказывая ей вернуться назад, поскольку понимали, что пройдет несколько часов, прежде чем они смогут снова собрать свои силы вместе, и за это время Руперт может напасть.

Руперт не мог этого сделать. Он ждал маркиза Ньюкасла и 3000 пехотинцев из Йорка, не зная, что в своем обхождении с этим представителем знати допустил ошибку, которой в конечном счете суждено было свести на нет все, чего он добился, освобождая Йорк. Ему простили, что он не смог ответить в таком же лестном тоне, в каком было написано послание маркиза. Но куда менее простительно было, что он принял предложение услуг этого пожилого человека в буквальном смысле, не посчитавшись с чувствительностью командующего, который был вдвое старше его и в течение последних двух лет пользовался на Севере непререкаемой властью. И совсем непростительно для него, к тому времени опытного командира, было не принять во внимание состояние войск Йорка после такой длительной и тяжелой осады, которую они выносили стойко, а временами поистине героически. Ньюкасл, его штаб и его люди рассчитывали получить несколько дней отдыха и покоя. Они с полным основанием надеялись на поздравления, похвалу и даже награды. Они могли бы обойтись без благодарности, если бы им дали отдых и покой; они могли бы обойтись без отдыха, если бы их воодушевили словами благодарности и подняли им настроение надеждой на награду. Вместо этого они получили безапелляционный приказ выступить в поход от чужака, который решил, что имеет власть над ними, даже не показавшись в городе. И все же, если бы Ньюкасл и его правая рука лорд Эйтин поставили долг выше собственного самолюбия и пожелали исправить, а не усугубить ошибку принца, наихудших последствий удалось бы избежать. Но они оказались не способны на такую жертву.

Получив приказ Руперта, Ньюкасл сделал то, что делал всегда, когда чувствовал себя задетым: объявил, что уходит в отставку. У профессионального военного шотландца лорда Эйтина были свои причины не любить Руперта. Шесть лет назад, когда во время перестрелки у Влото-на-Везере Руперт попал в плен, Эйтина, который был его командиром, обвинили, что он бросил принца на произвол судьбы. С годами обида на эту критику только росла. Он подыграл гневу Ньюкасла и с преступной безответственностью раздувал возмущение Йоркских солдат, хотя его обязанностью было гасить его. Он сказал – так, чтобы многие слышали, – что не ждет, что его люди выступят в поход по меньшей мере до того, как получат все задолженности по оплате. Вскоре это решение широко распространилось в лагере, многие поверили, что Эйтин действительно приказывал им не выступать. К 2 часам утра в лагере начался мятеж, люди кричали, что не сделают ни шагу.