Война на Финском побережье 1854-1855 гг.

Особое значение в свое время английская печать придала разговору Государя с Сеймуром. 9-го января 1853 г. на вечере у великой княгини Елены Павловны Император Николай I, милостиво и дружественно беседуя с английским посланником, сэром Гамильтоном Сеймуром, высказал, между прочим, ту мысль, что Турция близка к полному разложению и потому России и Англии следовало бы совместно подготовиться, дабы кончина «больного человека» не застала их врасплох. При разделе наследства, Государь предполагал предоставить Англии, за поддержку России, Египет и Кандию, а некоторым провинциям Турецкой империи (Сербии и Болгарии) даровать автономное управление под русским главенством. «Пока мы согласны, — прибавил Августейший собеседник, — я не боюсь западной Европы. Что бы остальные ни думали или ни делали, мне мало нужды». В другой беседе с тем же сэром Сеймуром, Государь прибавил: «Скажу вам откровенно, что если Англия думает рано или поздно утвердиться сама в Константинополе, то Я этого не потерплю».

Этот разговор явился историческим, хотя, в сущности, в нем не было высказано ничего нового, так как эти же самые мысли Государь излагал уже в 1844 г., во время своего пребывания в Англии. «Турция, — говорил тогда Царь Эбердину, — человек умирающий... Я не желаю наследства больного, но не допущу также, чтобы другие державы чем-либо попользовались». Подобный же разговор Государь имел с французским представителем при его дворе, ген. Кастельбажаком. При враждебности к нам Англии, речь Государя была истолкована в том смысле, что Россия в действительности нисколько не желает сохранения Оттоманской империи, а, напротив, как алчный наследник с нетерпением ждет кончины «опасно больного наследодателя». Заявление же Царя, что он не имеет намерения «прибавить хотя бы единый вершок земли к пространству России, и без того уже обширному», конечно, пропускалось без внимания.

Речь Государя дышала миролюбием и «благородной откровенностью», которую в данное время Англия не могла и не желала ценить. Она по пальцам сосчитала, что ей выгоднее было показать миру свое мнимое бескорыстие и воспользоваться откровенностью русского Монарха для своих корыстных целей. Рыцарская натура Императора не переносила лжи и не любила обходных путей. Занимавшие Его мысли Император Николай Павлович высказал изумительно открыто. Его желание изгнать турок из Европы, а также резкий отзыв о Пруссии, и особенно игнорирование других держав, кроме Великобритании (Альфред Рамбо), будучи оглашены в английском парламенте, произвели громадное впечатление и нет сомнения, что сильно содействовали возбуждению общественного мнения Европы в пользу войны.

Император Николай I «не был дипломатом», имел теперь основание сказать гр. Нессельроде, так как в политике едва ли следует возбуждать вопросы об отдаленных случайностях, которые может быть никогда и не осуществятся. «Я бригадный генерал, малосведущий в политических делах», любил говорить о Себе прямодушный Государь. А между тем Николай Павлович иногда обнаруживал изумительно верное понимание политического настроения того или другого государства; но обстоятельства непосредственно перед Крымской войной подняли Его на такую высоту среди монархов, что Он лишен был возможности пристально всмотреться в те мелкие ходы, которые делались при разных дворах. Не далее, как в 1852 г. влияние России было еще столь громадным, что Император Николай I являлся вроде властителя всей Европы. Он один диктовал ей законы. В Берлине на Него смотрели, как на высшее существо; Франция старалась поддержать в Нем благоприятное настроение; в Англии сообразовались с Его желаниями; «Венгрия была у ног Его Величества»; в Вене, на параде 1852 г., Франц-Иосиф торжественно и почтительно перед фронтом своей армии салютовал Ему, как избавителю австрийской державы от грозной опасности, а в Варшаве тот же молодой Франц-Иосиф, при взгляде на статую Собесского, воскликнул: «Вот первый спаситель Австрии! А Вы — второй! сказал он затем, обратившись к Императору Николаю I. В предположениях о дележе Турции, Император Николай I игнорировал Пруссию и Австрию. «Пруссия везде встречала Россию на своей дороге. Николай I, — писал Ротан, — обращался с ней, как с бедным родственником, не заботясь о том, чтобы щадить её самолюбие. «Пруссия у меня в кармане», — говорил русский посланник в Берлине, барон Будберг, очевидно, усвоив себе несколько высокомерный взгляд на нашу соседку. Францию Император Николай I вообще не признавал опасной, а на Австрию и Пруссию смотрел, как на своих союзников.