Война на уничтожение: Что готовил Третий Рейх для России

Крупнейший национальный поэт первой половины XIX века не считает своё творчество предназначенным для «расы господ», оно для всех. Очень характерным словом здесь выступает малозаметное «ныне» относительно «дикого тунгуса». Оно означает, что тунгус дик только сейчас, но надлежащие просвещение и образование сделают его таким же культурным, как и представители других этносов. Это вытекало из поддержанной православием установки русской культуры, что каждый может изменить свою жизнь: пути совершенствования и спасения не закрыты ни для кого. Между тем отношение современных Пушкину англичан к аборигенам Австралии не оставляло им шанса когда-либо перестать быть «обезьянами». В этом видится кардинальная разница двух мировоззрений.

Этническое смешение европейцев с туземцами не могло быть адекватно понято и принято в Европе, особенно в той её части, что испытала сильное влияние кальвинизма. Европейцев ужасал факт мирного и равноправного общежития славян с народами Азии. Особенно очевидно это становилось в ходе европейских войн с участием России. Присутствие в рядах армии Александра I башкирских полков, которые сражались в своей национальной одежде и были вооружены луками, шокировало Наполеона. Отступая, французская армия рассказывала, что по её пятам идут дикие азиаты, которые питаются человеческой плотью и, как отмечал генерал А. Н. Раевский, «особенно охочи до детей». «Правда, что одежда и вид башкирцев, которые в сие время входили в город, — продолжал Раевский, — поразили немцев. Но вскоре невинное простосердечие сих „людоедов“ совершенно рассеяло всякое сомнение»147.

Кстати, пропагандистская «азиатизация» России использовалась и как инструмент отторжения от неё спорных европейских территорий. Так, в середине XIX века польский эмигрант Франтишек Духинский, живший в Париже, приписал русским происхождение от туранского племени с территории древней Персии. При этом он преследовал цель доказать, что малороссы и белорусы не имеют к русским отношения, а родственны лишь полякам, поэтому европейские державы обязательно должны восстановить Польшу в границах 1772 года (то есть с большей частью Украины и Белоруссии в её составе). Это, по словам Духинского, будет исторически справедливо и политически дальновидно, ведь возрождённая Речь Посполитая станет форпостом на пути русско-азиатского деспотизма148. Такая любительская этнография вызвала жёсткую отповедь русского историка Николая Костомарова, но в Европе нашла своих почитателей149.

Важным элементом принижения русских как народа на Западе стала «норманнская теория» об основании российской государственности. Адольф де Кюстин, автор скандальной книги «Россия в 1839 году», пересказал её устами некоего русского князя-либерала:

«За много столетий до вторжения монголов скандинавы послали к славянам, в ту пору ведшим совсем дикое существование, своих вождей, которые стали княжить в Новгороде Великом и Киеве под именем варягов; эти чужеземные герои, явившиеся в сопровождении немногочисленного войска, стали первыми русскими князьями, а к их спутникам восходят древнейшие дворянские роды России. Варяги, принимаемые за некиих полубогов, приобщили русских кочевников (!) к цивилизации»150.

Эта вульгарная интерпретация отрывка из «Повести временных лет», в котором нет ни слова о «дикости» и «полубогах», не говоря уже о славянских «кочевниках», стала для европейцев основной и часто домысливалась как доказательство склонности славян к подчинению и отсутствию у них государственных талантов. В качестве дополнительного довода в середине XIX века приводили то, что ни один славянский народ, кроме русских, которыми якобы руководили германцы, не создал или не сохранил свою государственность в Европе. Интересно, что после того, как Болгария, Черногория и особенно Сербия обрели независимость, германский мир захлестнула волна славянофобии: в балканских славянах под покровительством русского царя немецко-австрийские элиты неожиданно увидели геополитических конкурентов. Старое пренебрежение слилось с новой ненавистью. В первые дни Великой войны кайзер Вильгельм II сказал одному из приближенных: «Я ненавижу славян. Я знаю, что это грешно, но ничего не могу с собой поделать»151.