Война на уничтожение. Третий рейх и геноцид советского народа

Шварц-Бостунич писал, что революцию в России сделали 60 % семитов, 20 % сознательных и 20 % несознательных шабесгоев[289]. Таким образом, советскую власть поддерживали не только евреи, но и подонки общества из коренных народов, действующие либо из корысти, либо из глупости. Гиммлер также рассуждал о противнике германского народа «в лице еврея и недочеловека, повязанных между собой не на жизнь, а на смерть»[290]. Соответственно СССР в нацистской пропаганде представал уродливым еврейским государством, от которого цивилизации исходила смертельная угроза, и сражаться за этот Мордор нормальный нееврей просто не мог. Тот, кто выступал на его защиту, самим этим фактом обнаруживал в себе унтерменша, которого следует стереть с лица земли. Следовательно, в ходе войны на востоке любое сопротивление германскому господину автоматически становилось в глазах агрессоров явным маркером недочеловечности, которая в свою очередь проистекала из расовой неполноценности.

Последнее очень важно. Великая французская революция c её эгалитарным началом стала толчком не только к развитию глобальной конспирологии, но и к распространению расовых теорий. Европейский расизм нового времени во многом был болезненной реакцией феодальной аристократии на утрату своего положения в обществе. Не случайно в среде французских роялистов-эмигрантов большую популярность приобрела «теория завоевания» графа Анри де Буленвилье, который вывел её ещё в начале XVIII века. Согласно ей, правящий класс Франции составляли потомки германцев, а низшие классы происходили от покорённых галлов. Соответственно, революция 1789 года трактовалась свергнутой знатью как бунт иноплеменных рабов против германской расы. Бежавшие от народного гнева дворяне искали поддержки у аристократии других государств, которая, как им тогда казалось, была родственна им не только по духу, но и по крови.

Связь расистской философии с демократизацией общества хорошо заметна на примере революционных событий в России. Знаменитый русский писатель Иван Бунин писал в 1918 году: «Сколько лиц бледных, скуластых, с разительно асимметричными чертами среди этих красноармейцев и вообще среди русского простонародья, — сколько их, этих атавистических особей, круто замешанных на монгольском атавизме! Весь, Мурома, Чудь белоглазая….»[291]

Часть правой русской эмиграции, подобно Бунину, видела в крестьянах белоглазую чудь, то есть чужую им расу, и точно так же, как некогда французские роялисты, ждала поддержки от родственных ей германцев. Так, бывший депутат Государственной Думы, известный антисемит и черносотенец Николай Марков-Второй, осевший в гитлеровской Германии, говорил: «Русский есть не только славянин, но славянин с примесью немца; и только при наличии этого сочетания выявляется вся чистота русского характера»[292].

Это заявление вызвало гневную отповедь Антона Деникина, который понимал, какую роковую роль могут сыграть подобные заявления в судьбе России. «Итак, — с горькой иронией писал белый генерал в 1938 году, — во имя освобождения России нашествие на неё двунадесяти языков и…. принудительная расовая примесь немца. Дальше этого, в холопском усердии, идти некуда»[293].

Нацисты же, наоборот, могли только аплодировать заявлениям Маркова-Второго и ему подобных: этот концепт давал им возможность использовать правых эмигрантов в своих целях и одновременно пестовать славянофобию. Впоследствии идея о существовании в толще малоценной русской массы людей с нордической кровью позволит формировать из местных жителей соединения СС — разумеется, с практической целью: уничтожать их руками «низшие расы».

В XIX веке размышления де Буленвилье позабылись, так как после поражения Наполеона полной реставрации не произошло. Историки-интеллектуалы обдумывали новые теории, объясняющие крах аристократии времён Людовика XVI. Одну из них в 1853 году предложил французский писатель и философ Жозеф Артюр де Гобино в труде под названием «Опыт о неравенстве человеческих рас»[294].

Гобино появился на свет 14 июля 1816 года, в день взятия Бастилии, что было для него постоянным источником раздражения. Мировидение писателя формировалось под воздействием жизненных перипетий его отца Луи Гобино, который в революционное лихолетье сохранял верность Бурбонам. Когда же свергнутая династия вернулась на престол, пострадавший за неё роялист не получил ни высоких чинов, ни наград. Уныние, владевшее родителем, передалось потомку, который избрал для себя стезю журналиста.