Война на восходе

Тео выскочил из укрытия и перебежками, скользя в тенях, так, как он научился за долгие годы бродяжничества по Извору, двинулся к арке. Что откроется по ту сторону? Тео видел часть мостовой за аркой, уводящей вверх, видимо, через площадь к церкви.

Тео подскочил к каменным вратам и запнулся.

В лицо дохнуло мертвящим ветром. Дуновение шевельнуло волоски на голове, и ноги тут же подогнулись от нахлынувшего ужаса. Впереди, в полумраке выросли две высокие темные фигуры.

Тени…

Тео стоял и ждал, когда они подберутся ближе: ничего больше он сделать не мог. Холод разливался внутри, сердце оцепенело от леденящей ненависти, которой дышали тени, и сопротивляться этому ужасу было невозможно.

Тени поползли быстрее, и Тео вскричал:

— Погодите! Я… я пришел служить вам. Пришел служить Йонве!

Его неуверенный вскрик затерялся следи туманного полумрака. На миг в голове Тео мелькнула мысль: хуже этой идеи он не мог придумать! Все пропало…

Сзади раздался хриплый, надломленный голос:

— Кто ты?

Дрожа всем телом, Теодор обернулся.

Перед ним маячили две темные, ужасные фигуры — в полумраке блестели жадные глаза, дыхание вырывалось из впалых грудных клеток с хрипом и зловонием. Один стригой, повыше, с рассеченной наискось щекой, рывком приблизил свое лицо к лицу Тео, и парень отшатнулся.

«Давай, Ливиану!» — рявкнул про себя Теодор. И позволил себе отдаться тем чувствам, что сдерживал так долго. Они нахлынули. Разом. Перед глазами плясало высокое пламя, лижущее полуночное небо. Он слышал крики: «Тварь! Нечеловек! Стой передо мной на коленях, мразь!», вопли обезумевшей птицы, звон стекла, стон матери, которую Тео несет на руках, визг и рявканье нелюдимцев, ожесточенный ледяной вой теней во время бойни под Брашовом, причитания Дана, сжимающего культю, его голос: «Тут нелюдимцы меня схватили, вытянули руку на камень, и этот Белый…»

Ненависть всколыхнулась жаркой, душащей, могучей волной. Ароматы и звуки стихли, будто кто прикрутил. На миг глаза застлал туман — но не белесый, а черный. Все заволокло серой пеленой, сквозь которую Тео едва видел блеск страждущих глаз нелюдимцев. Мир заволокла пелена из тишины, Тео слышал лишь собственное хриплое дыхание и бешеный бег крови. И — далеко за спиной — легкую поступь своей тени.

Она откликнулась.

— Я пришел, — прохрипел он низким, гулким голосом, — служить Йонве.

Нелюдимцы шагнули к нему: плотную черную пелену прорвал хрип из их глоток, в нос ударил тлетворный запах, но Теодор уже отдался тем чувствам, которые сделали его нелюдимцем.

— Что за паскуда такая, а? А ну глянь на него, Жила.

Второй, пониже, с когда-то рыжими волосами — сейчас же макушка облезла и блестела как яйцо, а оставшиеся патлы сбились в колтуны и болтались перед лицом — сунулся мордой к Тео и звучно втянул воздух ноздрями.

— Аррр, — проскрежетал Жила. — Паскуденький какой-то, что ни говори. Пахнет-то слышь как? Кролика жрал, что ль, а, крысеныш-ш-ш?

— Ну жрал! — рявкнул Тео в ответ.

— Аррр! — заклекотал стригой, расширив ноздри и щелкая зубами. — Сожрать, что ли, Косой, а? Жрать-то хочетс-с-ся. Очень хочетс-с-я, с ночи на посту. Никакой человечины уже какой день, а?

Позади Тео всколыхнулись тени, обдав спину мертвецким дыханием. Тело пробрала дрожь, но изнутри вставал жар — в животе клокотал, кипел гнев. И его тень чувствовала это. Шла на зов.

Жила протянул заскорузлую лапу и ткнул Тео в ребро.

— Фу, крысеныш вонючий! — Он сплюнул на сапоги Тео. — Кролик и то жирнее будет, этот тощий как доска. Жрать нечего.

— Слышь, Жила, а не тот ли пацаненок, что нам сказали? Да пасть-то паскудную защелкни, разорался тут. Белый Слепец что говорил: сунутся четверо — поймать живьем, тащить к нему.

— Так то четверо, Косой, у тебя мозги прогнили, что ли? — прохрипел Жила. — Где четверо видишь, где? Один. Значит, жрать можно.

Теодора аж затрясло, когда он услышал про Белого Слепца.

— Да плевать мне на Слепца, слышишь? Жрать хочу. Он, конечно, молодец. Значит, детенышей — к нему на стол, да? А я что, псина, его объедками кормиться? А? Давай сожрем по-тихому, никто и не заметит. А, Косой?

И нелюдимцы принялись лаяться, но Теодор взял себя в руки. Уж верно говорил Змеевик: не подобны они людям. Лишь образ былых людей, раз опустились до того, чтобы заниматься людоедством. А уж как говорят… И Теодор, кажется, понял, в чем промах.

Он собрался с духом и, вытащив нож, ткнул в сторону нелюдимцев. Те так и зашипели.

— Эй вы, пасти свои поганые заткните! — прохрипел Тео, стараясь говорить как можно грубее. — Разгавкались тут. Оглохли, что ли? Я вам что сказал? Хочу Белому Слепцу служить. Я — один из вас!

— С какого это ты один из нас? — проревел Косой, но вновь принюхался.

— Сказал, стригой, значит, стригой. Или уши тебе прочистить, харя ты мерзкая?

Косой заклекотал и плюнул в Теодора. Тео тоже набрал слюны и послал плевок точно в грудь стригоя. Нелюдимцы хором зашипели, но в их блестящих, как пуговицы, глазенках скользнуло сомнение.

— Я от самого Брашова за вами топал, зря, что ли? Сами вы крысеныши, я вам на подмогу иду, а вы тут зубами щелкаете, как псины помойные!