Война патриотизмов: Пропаганда и массовые настроения в России периода крушения империи

В 1911–1912 годах Историческая комиссия Общества распространения технических знаний (ОРТЗ) выпустила семитомное, богато иллюстрированное энциклопедическое издание «Отечественная война и русское общество. 1812–1912» под редакцией А. К. Дживелегова, С. П. Мельгунова и В. И. Пичеты. В предисловии высказывалась мысль о том, что 1812 год на столетие определил внутреннюю и внешнюю политику России: война с Наполеоном как наследником революции предопределила сворачивание «дней Александровых прекрасное начало», а также заложила камень в фундамент того самого могущества «Пруссии и Австрии, в котором коренятся все наши политические беды». Авторы критиковали российскую аристократию за следование корыстным планам в ущерб интересам народным и несколько идеализировали роль крестьянства в войне:

Русский мужик был ее героем, крестьянин – мужественный, самоотверженный, забывший свои собственные крепостные цепи, когда дело шло о борьбе за родину, и вернувшийся под патриархальное помещичье иго, когда ни одного француза не осталось в России.

Однако главной целью этого издания было исследовать войну не как исключительно чередование битв, военных событий, а как эпохи в жизни общества: «Сквозь дым пожаров, сквозь кровавый туман, поднимающийся с бесчисленных полей битв, мы хотели сделать попытку разглядеть облик русского общества»[119].

Важно, что уже в предисловии было отмечено, что празднование годовщины провоцирует «битву патриотизмов» между авторами различных юбилейных изданий:

Нам известно, что в числе этих работ будут такие, которые постараются разбудить в читателе низменные шовинистические чувства. Мы не станем на этот путь. Наша цель – дать книгу, объективную в полном смысле этого слова, – такую, которая, воздавая должное русскому и русским, не делала бы из quasi-патриотического ликования издевательства над французами и их невольными союзниками по «великой армии». И те и другие слишком дорогой ценой заплатили за безумство Наполеона. Их мужество, их благородные страдания, их трагическая судьба в 1812 году – плохой предлог для шовинистических излияний.

В историографическом обзоре отмечалась предвзятость многих предшествующих трудов о войне, чьи авторы из-за ложно понимаемого патриотизма шли на «сознательное замалчивание ряда отрицательных явлений… не вяжущихся с националистической точкой зрения». Как раз одним из таких явлений и считался пожар Москвы. Авторы издания – И. М. Катаев, Д. А. Жаринов, С. П. Мельгунов – ответственность за пожар возлагали на Ростопчина. Жаринов обращал внимание, что уже в 1812 году возникли две версии случившегося: официальная, возлагавшая ответственность на Наполеона и тем самым представлявшая его варваром, и «красивая патриотическая легенда», объяснявшая пожар жертвенностью москвичей, которые добровольно сожгли свои дома, чтобы не впустить в них французов. Обе эти версии отводили обвинения от российских властей. При этом Мельгунов считал, что решение Ростопчина сжечь Москву не основывалось на каком-то заранее разработанном правительством плане, а было «простой местью человека, находившегося в крайне раздраженном состоянии», чем-то «скифским». Еще более неприглядный образ Ростопчина рисовал историк А. А. Кизеветтер, считавший московского градоначальника недалеким и жестоким интриганом[120].

Обвинив представителя власти в пожаре и взрывах в Москве, невольно способствовавших патриотическому единению, Мельгунов, Кизеветтер противопоставили жертвенный и патриотичный русский народ корыстным и хитрым властям, что противоречило официозной картине единения власти и общества. Однако легенда о «патриотической жертве» продолжала жить. В частности, ее пропагандировал в журнале «Родина» А. И. Красницкий: «Москву сжег сам народ, как пред тем сжигал свои села и деревни ради того, чтобы они не доставались врагу. Это была великая патриотическая жертва»[121].