Война под крышами

Чем ближе были они к лесу, все еще недосягаемо далекому, тем больше открывали себя пулемету. Он уже строчил взахлеб с короткими перехватами. Злобно-торжествующе неслись к лесу светлые искры трассирующих пуль. Снег стал глубже. Вбежали в ложбину, большую снежную чашу. Тут густится забытый клочок березовых кустиков. Пули идут над головой, они точно собираются там, впереди, на краю снежной чаши, поджидают. И когда выбежали из низинки, тесно сделалось от злого роя пуль. Наперебой строчило уже несколько пулеметов. А кто-то стрелял из винтовки из-за крайнего, из-за «их» домика, стрелял, хорошо прицеливаясь. Теперь они не обращали внимания на пулеметы, а чувствовали только того, кто стрелял из винтовки. Ныряли в снег, поднимались и не могли не ощущать на себе этой единственной винтовки. Виктору обожгло шею, Задыхаясь от усталости и бессильной злобы, он повернулся и стал стрелять в чернеющую возле домика фигуру. Сенька тоже дал очередь. Но оба чувствовали, что тот, кто их вот-вот убьет, – жив. Долго так продолжаться не могло, беглецы видели немцев и полицаев, которые, уже не прячась, стреляли им вслед. А та винтовка все била по ним, точно и размеренно, прижимала к земле. Сенька вдруг странно поглядел на свою руку, и сразу лицо его исказилось страданием и почти детским испугом. Из его перебитой кисти на белый-белый снег упали необычайно яркие розовые капли. Первые капли их крови – так это и ощутил Виктор. И тут Сеньку опрокинуло навзничь. Точно острой пилой протянули по его ватнику, клочья ваты забелели и тут же взмокли красным. Виктор схватился ногтями за ворот Сенькиной фуфайки и стал тащить его назад, в ложбину, другой рукой волоча винтовку. Отупляющий тикающий ритм зарождался в нем где-то внутри, стучал в висках и тут же срывался. И когда этот отупляющий ритм начинался в нем, Виктор переставал слышать ноющий свист пуль, переставал сознавать близкую опасность, он двигался и что-то делал почти автоматически. Ритм в висках звучал все настойчивее, срывался все реже. Со странной деловитостью Виктор заглянул в лицо Сеньке и только удивился, какое оно молчащее среди грохота и воя, какое отсутствующее. И еще заметил, как бы без всякого чувства, что у мертвого Сеньки нижняя губа вспухла совсем по-детски, а на побелевшем подбородке – ямочка, которую у живого Сеньки он, кажется, никогда не видел. Стрельба как-то притихла, это заставило Виктора стряхнуть с себя оцепенение: стягиваются, подходят! Он уже знал, что конец скоро, что спастись невозможно. Вспомнил про автомат: остался где-то там в снегу. Но все равно запасных дисков нет. Ладонью взвесил свою сумку. К винтовке патронов много. Погружая голову в снег, он пополз, но не к лесу, а ниже в ложбину, к редким кустикам. Осмотрелся: с одной стороны почти до труб срезанные крыши домов, с другой – гребенка леса, такого далекого. Теперь важно только одно: первым увидеть врага (они уже не стреляют – подходят!), все учесть в какую-то долю секунды, переползать, зарываться в снег, не даваться пулям как можно дольше и бить, бить по тому, что зачернеет на краю снежной чаши.

Вспомнилось, как в сорок первом, выбросившись из горящего самолета, два месяца прятался в лесу, обидно беспомощный перед теми, что ехали по дорогам. Теперь положение его куда более безвыходное, но чувства беспомощности нет. Он знает тех, в кого будет стрелять, и он будет стрелять, сколько сможет. Виктор напряженно следил за краем ложбины. Вот на границе белого и голубого появилось черное и тут же пропало. Опять появилось – он выстрелил. Зачернело правее, левее, оттуда застреляли. Но его не видели, а он видел. И он бил и бил в черное, пока не приходила уверенность: этот тоже мертв. Лицу жарко, царапина на шее саднит, от рук и винтовки парит, кисло пахнет копотью и мокрым железом. Виктор не может не думать, что коленям мокро, старается ложиться на бок. Что-то мешает под ногой, но некогда вспомнить – что. Наконец сообразил: бутылка, коробочки – аптечное что-то. Надо отбросить подальше, чтобы не стали додумываться, откуда и для кого. Отшвырнул и подумал про женщину, которой все это предназначалось. Хорошо, что останутся люди, которые не будут думать о нем как о предателе. Анна Михайловна ни на миг не усомнилась в нем. Когда она увидела его впервые с винтовкой, подошла и так по-матерински открыто спросила:

– Что ты это, Витик, надумался?

И он, нарушая все правила конспирации, тоже прямо сказал:

– Что там ходить далеко, если оружие выдают здесь, на месте. А зачем я его взял, вы знаете.

Она ответила:

– Я знаю.

И не удивилась нисколько, когда неделю спустя встретились у Денисова…