Девочка послушно потопала к себе в детскую, а когда за ней закрылась дверь, пожилая женщина обеими руками зажала рот и, еле сдерживая нахлынувшие слёзы, выталкиваемые глухим грудным рыданием, бросилась в ванную комнату, где тут же открыла кран и под шум воды наконец позволила себе зарыдать в голос…
Оля уже заканчивала складывать в розовый чемоданчик самые важные игрушки, которые она привыкла собирать в дорогу на дачу или в путешествие с родителями, когда в комнату зашла бабушка и уже успокоившимся тоном сказала:
– Внученька, сегодня в дорогу мы возьмём только самое важное, потому что папы с его машиной не будет и нам придётся чуточку пройтись пешком, а потом нам дадут автобус, где будет много деток, которые, я надеюсь, также не станут брать с собой много вещей.
– А почему?
– Что «почему»?
– Почему мы поедем без мамы и папы? Они же плиедут домой, а нас не будет…
– Они обязательно приедут к нам, но чуточку позже, малыш.
– А из нашего садика детишки будут?
– Именно они там и будут. Вы все вместе поедете туда, где не гремит гроза и не сверкает молния.
– И не тлесётся земля?
– И не трясётся земля!
– А почему она тлесётся у нас? Ланыпе так не было…
– Всё потом, доченька. Всё потом поймёшь.
– Я тебе не доченька, а внученька! Ты, што ли, забыла?
Женщина крепко обхватила девочку обеими руками и как можно нежнее прижала к себе. Тёплые слёзы упали на личико Оли…
– Не плачь, бабуля, а то и я ласплакаюсь. Будем потом как две плаксы сопли длуг длужке вытилать.
Пожилая женщина взяла в ладони пухлое личико внучки и, обливая его тёплыми слезами и смеясь, начала жарко целовать в розовые щёчки.
– Ты моя умница! Ты моё солнышко! Ты радость моя единственная! – заголосила она сквозь одновременно нахлынувшие смех и слёзы. – Всё будет у нас хорошо! Всё будет хорошо!
– Ну не надо плакать, бабушка, а то мне глуснится стало…
– Всё! Всё, девочка моя, не буду больше. Надо собираться. Как бы не опоздать на автобус к детскому саду.
Они вышли из подъезда. Впереди выходила пожилая женщина, придерживая подъездную дверь, давая возможность протиснуться маленькой девочке. Выйдя на двор, они лишь успели ощутить влажный мартовский ветер, идущий с моря, как бабушка, не произнеся даже стона, рухнула на спину… Красная кровавая точка зияла на её лбу. Девочка кинулась к ней и, успев лишь крикнуть: «Ба…», тут же застыла прямо на груди старушки…
– Шо ты робишь, Павлухо? Чи не бачишь, шо це старуха и дитя малое?
– Це дитятко того москаля, шо меня зараз «бандеровцем поганым» обласкал. Бачишь две горки у песочницы? Це батька её и мамка, шо я вчера шлёпнул.
– Бога в тебе нету, Павло!
– Зато зараз я двух москаляк грохнул, шоб им не жилося на энтом свете…
Снайперы с жёлтыми повязками на рукавах откатились в сторону и тихо отползли от боевой позиции.
Мартовский ветер в Мариуполе частит холодными порывами, раскатывая по тротуарам, паркам и скверам мусор, бумагу, прошлогоднюю пожухлую листву, словно дворник, убирающий городские улицы после долгой и сорной зимы. Он залетает во дворы и, завывающе суетясь между стен домов, поднимает вверх всё лёгкое и воздушное, что может лежать на холодном асфальте, как и те два белых бантика, сорвавшихся с белокурой кудрявой головки маленькой девочки по имени Оля, так и не успевшей уехать от войны…
Совесть в выгребной яме
Уже не первую неделю пленные украинские солдаты под нашим конвоем раскапывали могильные холмики, которыми были усеяны дворы, парки, скверы, приусадебные участки, тротуары, пустыри между руин и некогда цветочные клумбы у самых подъездов неразрушенных домов. Добровольцы из местных и приезжих к тому времени много потрудились, собрав несколько десятков тысяч открыто лежащих мёртвых тел по всему городу. Гуляющий по разрушенному городу ветер то с одной, то с другой стороны доносил терпко-сладкий смрад разлагающихся, гниющих трупов, а утомлённые и одичавшие собаки, однажды испробовав человечины, алчно рыскали вокруг неглубоких могил-прикопок в надежде утолить голод.
Пока шли ожесточённые уличные бои, люди не имели возможности по-человечески хоронить своих близких, соседей, просто знакомых и даже незнакомых людей, случайно погибших у чужого подъезда или калитки частного дома. Прикапывали там, где придётся, там, где не стреляют, там, где можно присмотреть и вовремя отогнать голодную свору или мародёров. Именно прикапывали, а не закапывали в соответствии с санитарными нормами, для того чтобы после военных действий можно было провести эксгумацию, перезахоронить на официальном кладбище и отдать последний человеческий долг безвинно погибшим горожанам.