Война роз (СИ)

С наслаждением запускаю пальцы одной руки в его волосы, наслаждаясь их мягкостью, другой же касаюсь его плеча, легко сжимая, стремясь удостовериться, что действительно все это не сон, и я могу его касаться. Механически Клаус перехватывает мою руку, резко обернувшись. Он смотрит на меня снизу вверх и, кажется, не сразу узнает. Стараясь не замечать этого, я улыбаюсь уголками губ, проведя ладонью по его щеке, ощущая жесткую щетину на его лице. Я так желала вновь увидеть его. Так стремилась быть с ним рядом. И сейчас между нами нет никаких препятствий. Я стерла все барьеры, стоявшие на пути к нашему совместному будущему. Внутри запорхали бабочки и, даже сводящая с ума, жажда, отступила на второй план.

Клаус долго всматривается мне в глаза, все еще сжимая в руке мою ладонь. Его лицо остается непроницаемым, и мне совершенно не понятен ход его мыслей. Мне кажется, что вот сейчас он притянет меня к себе на колени, прижмет к груди и никогда уже не отпустит… Мне кажется, кажется…

Слишком резко и рвано он перехватывает мою руку, блуждающую по его лицу, будто вновь изучая. Клаус поднимается в полный рост, и только сейчас я ясно читаю ярость, смешанную с застывшим ужасом, в его глазах. Он смиряет меня этим своим взглядом и, быстро развернувшись, уходит прочь из холла, растворяясь в длинном коридоре.

— Клаус! — кричу я ему в след, но он так и не оборачивается.

Ничего не понимая, я прижимаю ладонь к губам, совершенно не зная, что делать дальше. Всем своим видом Клаус показал мне, что преследовать его будет смерти подобно. За что он так со мной? Зачем?

— Правда в том, что любовь начинается с роз, а заканчивается шипами, моя девочка, — на пороге гостиной возникает Элайджа, с застывшей на губах лицемерной улыбкой. — Когда-то, не так давно, мой брат полюбил девушку. — Элайджа медленно приближался ко мне, оценивающе изучая. — Она была прекрасна, наивна и чиста… Ее взгляд светился от переливов солнечного света, а улыбка манила, открывая хрустальную душу…

Не понимая, к чему он ведет, я замираю, скованная собственной беспомощностью, а еще голодом, бороться с которым, насколько я уже поняла, просто бесполезно.

— Она была человеком! — Элайджа встает позади меня, хватая за плечи и разворачивая к зеркалу, распростершегося в холле от пола до потолка. — Он любил не ту, которой ты являешься теперь…

Едва не вскрикнув от обуявшего меня ужаса, широко распахнув глаза, я изучаю ту чужую женщину, застывшую в зеркальном отражении. Ровная бледная кожа, статная осанка, идеальные гладкие волосы… Пожалуй это все то, с чем можно было смириться. Но как пережить все новоприобретенные черты? Если запавшие щеки и круги под глазами можно было убрать, утолив жажду, то как избавиться от этого дикого вурдулакского взгляда, совершенно лишенных какого-либо блеска глаз?! Как стереть эту злую усмешку, которую приняли мои губы, пересохшие от обезвоживания?! Кто я?! Кто та, что смотрит на меня из зеркала, внушая страх и ужас мне самой?! Холодная, чужая, отстраненная, а самое главное — вечная… Что я наделала…

— Брат зол… — с довольной улыбкой, смотрит на меня сквозь зеркало Элайджа. — Думаешь, ваша надуманная любовь выдержит и это испытание? Только представь, что будет с ним, когда ты впервые пустишь человеческую кровь… А когда убьешь? Причем наверняка сделаешь это так изощренно, как только умеют убивать новообращенные!

— Я никогда не убью!..

— Хочешь заверить в этом меня? — усмешка Элайджи сводит меня с ума, а голод — это все о чем я могу сейчас только думать. — Сейчас, изучая свое совершенство, сумей признать в кое-то веки, что облажалась! Может быть, с моей стороны было бы большим благородством убить тебя, прежде чем так мучить, но… Я не настолько справедлив…

Меня раздражают его слова, голос… Все в этом доме становится ненавистным мне до такой степени, что хочется броситься от ярости на стену. Еще секунда и, мне кажется, я закричу так громко, как только могу себе позволить сейчас. Мое отражение сузило глаза, пробивая последнюю защиту внутреннего контроля. Я срываюсь, отбрасывая со своих плеч чужие руки.

— Милорд! — голос одного из воинов, ворвавшегося в гостиную, на какое-то время прерывает мое приближающееся неистовство. — Оборотни идут!

Глава 36 Бессмертная любовь

Стрелки напольных часов двигаются просто с оглушающим для меня шумом. Сейчас я слышу, как мне кажется, абсолютно все: лязг мечей воинов, тренирующихся за пределами дома, звон посуды, которую так тщательно моют сейчас кухарки, даже размеренный стук копыт лошадей в конюшне могу распознать я среди сотен других звуков, доносящихся до моего совершенного слуха. Голос же молодого воина, огласивший о том, что грядут большие неприятности, был созвучен для меня с ударом колокола, от чего мне показалось, что я едва не оглохла.

— Сколько у нас времени? — Элайджа по-прежнему оставался непроницаем, ни один мускул его лица не дрогнул, а голос звучал уверенно и величественно.