Война с аксиомой

— Здрасте! — после паузы сказала голосом Рины Зеленой девочка. — Меня зовут Алла. Мы с Таликом любим друг друга и хотим уехать на целину…

— Ну, пошли ко мне. — Я мгновенно представила выхоленное лицо матери Виталия. Ее воздетые к небу руки. Ее холодный, с металлическим тембром голос…

Если этот мальчик был моей откровенной отрадой, моим единственным отличником, то его мама с первых дней знакомства стала для меня откровенным наказанием. Хотя и вызвала одновременно неслыханно страстную любовь в Марии Семеновне. Оленев учился в моем девятом классе полгода, учился блестяще. И хотя стоял в стороне от классных дел, не нажил себе ни одного врага. Мне казалось, что ребята ему молчаливо сочувствуют: выдержать его образцовую маму мог не всякий образцовый сын.

Мать его была вдовой крупного профессора, молодой вдовой, но вела себя невероятно строго и солидно. Она целиком посвятила жизнь сыну. Виталий учился в музыкальной школе. Он дома изучал три языка. Регулярно посещал плавательный бассейн, занимался в математическом кружке при университете, прекрасно рисовал и при этом начисто был лишен манерного индивидуализма — непременной специфики единственного балованного ребенка. Мать даже выработала в этом шестнадцатилетнем парне определенную самодисциплину. Мы знали, что режим дня у него подчинен точному расписанию. Знали, что свои великолепные костюмы он гладит и чистит сам. Да и рубахи стирает. А в одном из походов выяснилось еще, что Виталий прекрасный повар. Он пристыдил наших девочек: его кулеш по праву был признан лучшим.

И при всех этих талантах Оленев не вел себя зазнайкой, первым учеником. Он был очень скромный и хороший товарищ.

Его мама стала председателем родительского комитета школы. Она посещала уроки, она давала советы (и часто дельные) учителям. Она наладила тесную связь с детской комнатой милиции, и кое-кто из мальчишек ее боялся не меньше, чем Марию Семеновну. Родительские собрания в моем классе, по ее милости, превратились для меня в пытку. Нет, она меня не поучала, она была достаточно тактична и выдержанна. Она только комментировала мои выступления, детально рассказывая каждому родителю, чем славен его сын или дочь. Рассказывала, ничего не смягчая, хоть я предупреждала, что для некоторых ребят эти ее откровения кончаются побоями.

— Значит, надо будет этих родителей привлечь к ответственности, — говорила она, вытаскивая свой толстый блокнот. — Но скрывать проступки подростков непедагогично. И Мария Семеновна со мной полностью согласна.

Оленева была очень полезна нашему классу. Она доставала билеты на коллективные посещения лучших премьер в театрах; она сообщала нам обо всех городских выставках; она помогала трудоустроить тех ребят, кто отсеивался по различным причинам из школы…

И вот эта мама панически боялась юношеской любви. Всякого упоминания этого слова, всякого намека. Потому что она разработала для своего сына твердую жизненную программу. И без улыбки однажды сказала:

— Виталий женится только после защиты кандидатской диссертации.

— А почему не после окончания университета?

— Семья — всегда обуза. Если не моральная, то материальная. А наука требует стопроцентной отдачи…

Могла ли она тогда предположить, представить на секунду, что ее кроткий сын так серьезно влюбится в шестнадцать лет?

Гости чинно разделись у меня в комнате и сели к столу, а я быстро заправила постель и пошла ставить чайник.

Когда я вернулась, Виталий сидел, точно замер, а Алла уже переворошила тетрадки на письменном столе, пробежала пальцами, как по клавишам, по корешкам книг на книжной полке и добралась до тумбочки, на которой у меня стояли духи и пудра.

— Ой, а духи у вас немодные! — сказала она пренебрежительно. — Сейчас «Красной Москвой» только бабушки душатся.

— Алла! — Тон Виталия был, как у любящей и терпеливой няни.

— А что я говорю?! Я правду говорю. Вот моей бабке отец всегда эти духи покупает…

— Сядь, бабка! — сказал Виталий ласково.

А ведь Виталий всегда был так выдержан, ровен и спокоен, что я чувствовала себя с ним неловко, я забывала его возраст… Я снова посмотрела на Аллу. Простоватенькая девчонка, и хоть бы искра интеллекта в лице! И вдруг мне стало обидно. Я даже посочувствовала его матери. Рядом с красивым, прекрасно воспитанным мальчиком, гармоничным и внешне и внутренне, эта девочка!

Волосы взбиты и, кажется, несколько дней не расчесывались, ресницы накрашены, а так как она недавно ревела — размазаны по щекам. На шее огромный стеклянный кулон, под рубин, на позолоченной цепи, а фигурка так мала и худа, что Алла напоминала цыпленка.

Но при одном взгляде на этого цыпленка Виталий терялся и даже глупел. Он явно смотрел на нее как на чудо природы, как на открытие мира, как на ожившую мечту.

Я поставила варенье, хлеб, сыр, но не успела я накрыть на стол, как Алла мгновенно сориентировалась: полезла в шкаф, где стояла у меня посуда. И все это ловко, быстро, даже пританцовывая, что-то напевая. А потом вытащила из вазы с цветами красную гвоздику и воткнула в свое «гнездо» на голове, с пулеметной скоростью стреляя глазами в Виталия.