Война с аксиомой

— Ешьте, пейте и рассказывайте, — сказала я.

— А что рассказывать? Сидела я у него — я уже неделю у него сижу вечерами, — а тут его мамаша является. Наорала и стала выгонять меня, а он обиделся. Сказал: «Уйду вместе с ней!» А мамаша его такая здоровущая: его — в одну сторону, а меня так пихнула за дверь, что вот синяк даже на локте. Я и ох не сказала, как на лестнице очутилась. А потом слышу — у них крик в квартире, потом Талик выбежал прямо не в себе. Ну, мы и пошли тихонечко. Решили к моим родителям податься, а оказалось, она уже днем и там побывала. И чего наговорила — не знаю, только отец, как меня увидел, — за ремень. Ну, тут Талик на него, чуть не подрались…

И она захихикала.

— В общем, они нас тоже выгнали, — сказал он и тоже засмеялся.

Хотя, спрашивается, что во всем этом смешного?

— Мы погуляли, замерзли как собаки, тут он и говорит: «Пойдем к нашей учительнице, посоветуемся…»

Она скорчила немыслимую гримасу, веселую, лукавую, кокетливую и начала жевать. Он не отставал. Романтические переживания отнюдь не лишили эту парочку аппетита.

— И давно вы дружите? — спросила я.

— Целый месяц. — Она не давала вставить ему хоть слово. — Ой, мы так здорово познакомились, у кино. Я туда пришла с одним кавалером и поругалась. Больно надо с таким ходить! Воображает: если у него седьмой разряд, то прямо я тут умру от счастья. Ну, а Талик около кассы стоит, билетов ему не хватило. Я к нему подошла и позвала с собой. Мишка только рот открыл. Правда, я боялась немножко, что Мишка своих дружков подговорит и его после кино отлупят. Но Талик сказал, что он всякие приемчики знает…

Я невольно залюбовалась ею. Девчонка так и лучилась озорством, непосредственностью, в ее лице все играло — и глаза, и брови, и нос, она морщила его необыкновенно симпатично, и зубы блестели, великолепные зубы, как на вывеске дантиста. Виталий даже забывал жевать, пока она говорила.

— Но я все-таки пошла его провожать. Знаете, на всякий случай. При мне они бы не решились руками махать: они знают, что я, как кошка, вцеплюсь, всю рожу искровеню. Вот какие у меня когти!..

И она важно вытянула вперед крохотную руку с длинными грязноватыми, но накрашенными ногтями.

— А потом я сделала вид, что замерзла, и попросила, чтоб Талик меня чаем напоил. Завлек он меня с первого взгляда. Ну, а его мамаша вечерами на каких-то курсах, вроде повышения квалификации мамаш, занимается. Он меня и впустил…

Виталий усмехался чуть виновато, а она продолжала трещать, как заводная игрушка.

— А еще знаете чего я вам скажу? Ой и удивилась я, как к нему вошла! Квартирка как кино, и все заграничное. А он ничуть не воображает, только вежливый, прямо ужас. И ни разу меня не поцеловал. И не пробовал даже за весь вечер!

— А это что — обязательно целоваться в первый вечер? — спросила я, и она прямо зашлась от смеха.

— Ой, ну точно он! Он тоже так сказал, когда я его обсмеяла…

Она стала прихлебывать остывший чай, и тут Виталий, наконец дождавшись паузы, серьезно сказал:

— Вы не думайте, Марина Владимировна, она хорошая. Она и учится и работает, на шее родителей не сидит.

— Где же ты работаешь? — спросила я ее.

Но ответил уже он, прикрикнув на Аллу, как на маленькую:

— Ешь, ешь, и так один нос торчит… Она в детском саду работает няней, а учится в вечерней школе, в восьмом классе…

Виталий встал, вылил остывший чай Аллы, налил свежий и начал приготовлять и подсовывать ей бутерброды. Но остановить ее красноречие мог только голод. Когда же она наелась, фонтан словоизвержения забил с новой силой:

— Я с моей квалификацией нигде не пропаду: дети же у всех людей есть. Ну, если не в детский сад, так нянькой запросто возьмут, еще в ножки поклонятся. Так что мы проживем, вы не сомневайтесь! И без его мамаши обойдемся, и без моего папаши. Он у меня такой малохольный!

— А что он делает? — спросила я.

— Драпировщик. Подумаешь, фасон! А послушать его — ну, самая это разынтересная профессия. И как начнет рассказывать про старину да как раньше стены да потолки материей закрывали — хоть стой, хоть падай… А мачеха, та просто уши ватой заложит. Надоел он нам хуже телевизора.

Она доела последний кусок сыра и начала мыть посуду в тазике, приказав Виталию:

— А ты вытирай, приучайся. Ты мне во всем будешь помогать!

Но это, кажется, его не пугало…

— Ну, так что вы собираетесь делать? — спросила я педагогическим голосом.

— Алла советует на целину… — нерешительно начал Виталий.

— А, конечно! Там мы живо устроимся: и на себя заработаем, и родителям присылать сможем… Немного, конечно.

Она оперлась подбородком на скрещенные руки.

— Но у тебя нет никакой специальности…

Я старалась говорить только с ним. Еще недавно это был такой разумный, такой серьезный мальчик.

— Ну и что? — опять она. — Сначала нет, потом будет. Подумаешь, удивили!

— Мама не даст нам дружить, — с горечью сказал он и в упор посмотрел на меня.

И я отвела глаза. Я не имела права осуждать его мать, я не имела права восстанавливать ученика против родителей, и я неуверенно выговорила:

— Ну, можно ей объяснить… Я попробую…

Он махнул рукой.