Война с аксиомой

На другой день Политыко в школу не пришел. Не являлся он еще три дня. Сапогов же ни с кем не разговаривал.

Рыбкин сказал мне, что готовит выступление к ближайшему общешкольному собранию, чтобы «создать общественное мнение, а то нашу резолюцию ни за что не дадут провести».

Светлана Сергеевна спросила меня:

— Чего твои ходят именинниками?

— Свергли самодержавие.

У меня у самой было праздничное настроение.

— Восстание? Против «гигантов»?

— Ага. Народ — сила!

Она усмехнулась, не разжимая губ.

Я не поняла, хвалила она меня или осуждала.

И меня не покидало чувство приподнятости, хотя я понимала — борьба не кончилась.

Наконец меня вызвала Мария Семеновна. У нее в кабинете сидел высокий полный мужчина в пушистом светло-желтом пальто.

— Вот она! — бросила Мария Семеновна, и он любопытно оглядел меня. Взгляд его был ощутим, как прикосновение горячей влажной ладони.

— Это отец Политыко. — Она не предлагала мне сесть, но он вскочил.

— Нам давно надо было познакомиться, так сказать. Я не знал, что у моего оболтуса такая очаровательная учительница.

Мария Семеновна неодобрительно поджала губы.

Отец Политыко гостеприимно подвинул мне кресло, точно это был его кабинет.

— Ну-ка расскажи, что ты натворила в классе? — сказала Мария Семеновна. — Что за травлю устроила? И без разрешения директора!

— А с вашего разрешения травить можно? — спросила я.

Он усмехнулся, а Мария Семеновна постучала пальцами по плотному листу бумаги:

— Вот заявление на тебя…

— Еще не поздно, так сказать, взять его обратно, уважаемая Мария Семеновна, — вмешался отец Политыко. — Вы так молоды, Марина Владимировна, что я смею думать, вы просто ошиблись, так сказать, поверили клевете.

— Слушай, что ты натворила! — И Мария Семеновна без пауз начала читать заявление Политыко.

Какой-то холод пополз у меня от ног к горлу.

Я услышала, что я натравила на Гену Политыко ребят и сфабриковала классное собрание, науськивая развратную девочку, которая всячески его соблазняла и была им отвергнута. И в конце сообщалось, что мальчик так всем травмирован, что слег с тягчайшим нервным расстройством, и врачи не знают, хватит ли у него сил в этом году нормально продолжать учебу. Кончалось это заявление вопросом: может ли такой учитель, как я, продолжать педагогическую деятельность, если я проявила себя уже как низкий, мстительный и злобный человек?

— Вот видишь! Лучше добром расскажи всю правду, — донесся до меня хриплый голос Марии Семеновны.

— Правду?! А этому вы верите?

— Разве неправда, что ты не терпела Политыко? Сама вечно бегала ко мне с жалобами. А перед собранием разве ты ребят не натаскивала?

Отец Политыко начал ерзать.

— Мне кажется, так сказать, не надо вдаваться в подробности. Мой сын все равно перейдет в другую школу.

Мария Семеновна вскинулась:

— Как это — в другую школу? А разве здесь у него плохие условия?

— Вы должны понять, уважаемая Мария Семеновна, — сказал отец Политыко, — что такие собрания не будут, так сказать, способствовать повышению его спортивного мастерства…

— Так что же вы хотите? — уже устало произнесла Мария Семеновна.

— Не передавать его дело на школьное собрание.

— Но как же так… — Мария Семеновна запнулась, растерянная.

— Марина Владимировна скажет в классе, что, так сказать, вышло недоразумение, и они отменят свое решение. А я тогда не дам ходу нашему заявлению. Вы, кажется, второй год работаете? — Он улыбнулся мне, но глаза оставались холодными и колючими. — Стоит ли портить себе биографию?

Мария Семеновна повернулась ко мне:

— Ладно! Пойдешь в класс, выругаешь их за глупость и скажешь, чтоб никуда не лезли со своим решением.

— Я ничего делать не буду, — сказала я.

Она точно не слышала.

— Жалко мне с вашим сыном расставаться. Такой парень славный! Ну хоть Сапогов останется у нас?

— Вряд ли. Они с первого класса вместе.

Он поклонился персонально ей и, обходя меня, ушел.

— Доигралась! — фыркнула Мария Семеновна. — Ты соображаешь, что делаешь? Господи, и почему мне такое золото досталось! Ладно, иди. На той неделе будет педсовет…

В коридоре было пустынно. За окном шел снег пополам с дождем, и большие снежинки брезгливо приземлялись на раскисшую темную улицу.

…В этот день, когда закончился последний урок, Сапогов медленно подошел ко мне.

— Хотел я спросить… — Он все перекладывал портфель из одной руки в другую.

— Спрашивай!

— Марина Владимировна! — вдруг начал он, как будто разбежавшись. — Зря вы так с Генкой. Он хороший парень.

— Хороший?

У меня в ушах зазвучали фразы из заявления его отца.

— Вы его не знаете… Он меня спас. От тюрьмы.

Я рассмеялась:

— Так. Значит, Политыко герой?!

Он болезненно поморщился.

— Я однажды деньги украл. В пятом классе. Всю зарплату у завуча. Мать болела тогда. Хотели меня в детский приемник сдать, а он сказал, что сам взял, на фотоаппарат. Его отец вмешался, нас только в другую школу перевели…

Сапогов вытер пот со лба. Разговор давался ему с огромным напряжением.

— Он все смеялся, что хочет воспитать Лайку, закалить…

— А его грубость? Ругань? Запугивание ребят?