Война самураев

Кэнрэймон-ин двигалась размеренными шагами к середине главного зала дворца Сисиндэн, радуясь, что многослойная парча алого с золотом кимоно скрадывает ее дрожь. Только так она могла совладать с маленьким Антоку, который резво топал перед ней к императорскому помосту. По обе стороны от прохода собралось так много знатных дам и вельмож, что малыш то и дело рвался рассматривать их, а Кэнрэймон-ин только и оставалось, что тянуть его за широкие рукава.

У самого помоста в дальнем конце зала восседали ее мать и отец. Киёмори расплылся в улыбке, прямо-таки сиял. Таким счастливым Кэнрэймон-ин не видела его с самых родин. Однако его счастье было ей чуждо. «Ты, отец, верно, досадуешь на то, что церемонию приходится проводить в этом строгом убранстве, напоминающем скорее молельню синто, нежели в зале Государственного совета. Как ни печально, за последние полные бед и горестей годы зал этот так и не был восстановлен. Пожар, что разрушил его, — дело моих рук. Быть может, так боги вновь решили напомнить мне о содеянном».

Ее мать, Нии-но-Ама, тоже улыбалась, но улыбка эта была овеяна печалью. «Порой мне жаль, что только тебе дано видеть уготованное нам, — думала Кэнрэймон-ин, — хотя чаще я этому рада».

Наконец, многими усилиями, она подвела Антоку к императорскому помосту, где он зачарованно уставился на бронзовых львов-стражей по обе стороны от дорожки. Кэнрэймон-ин пришлось подхватить его под руки и усадить на трон. Антоку, хныча, сучил ножками и размахивал ручонками, но объемистое парадное платьице не давало ему удариться. Правый министр, величественный в своем черном уборе, возложил на голову малыша высокую черную же шапочку. Затем, вертя перед ним императорским жезлом эбенового дерева, министр привлек его внимание, и Антоку тут же схватил новую «игрушку». Зал огласился возгласами ликования. Изрекались речи, распевались сутры, но Кэнрэймон-ин стояла как в тумане, ничего не видя и не слыша.

Она вспоминала строки письма, полученного от мужа, но-воотрекшегося императора Такакуры. Тот писал ей из Фуку-хары:

«Полагаю, теперь, когда я больше не волен являться во дворец, мы будем встречаться лишь изредка. Тебя, быть может, удивит, что я куда больше пекусь о своем отце, нежели о вас с Антоку. Киёмори всегда защитит тебя и нашего сына.

Вместе с тем хочу, чтобы ты знала: путешествие мое завершилось удачно. Уверен, отныне отец будет пребывать в безопасности. Что до моего будущего — оно волнует меня мало. Свою жизнь я полагаю почти свершенной. А если верить тому, о чем порой шепчутся в Фукухаре… Прошу, не думай больше обо мне. Считай себя вдовой. Вырасти Антоку славным императором. Судьба да смилостивится над тобою. Впрочем, ты ведь Тайра, а значит, по-другому и быть не может».

Кэнрэймон-ин смотрела, не отводя глаз, на расписные панели позади трона, изображавшие великих мудрецов древности. «Прошу, наделите моего сына мудростью, — безмолвно молила она. — Ему она так понадобится. Вразумите и моего отца, чтобы он не натворил еще больших бед».

Государев указ

Спустя четыре месяца после знаменательного визита Монгаку неожиданно для Ёритомо монах появился снова — в сопровождении стражи, в саду его тестя Ходзё. Стоял один из чудесных дней поздней весны, когда очертания Фудзи на горизонте сияют бирюзой. В ветвях сакуры пели птицы, а душистые грозди белой глицинии тихо покачивались под дуновением ветерка.

Ёритомо тепло приветствовал Монгаку, однако морщинистое лицо монаха показалось ему встревоженным.

— Прошу, присядь. Твой путь сюда, верно, был нелегок. В столице опять что-то стряслось?

— И да и нет, господин, — отозвался Монгаку, усаживаясь на обитую мягким скамью. — Я пришел к вам со срочным посланием. Могу я говорить откровенно?

Ёритомо задумался.

— Из господ рядом только мой тесть — он в той комнате, что выходит в сад. Однако все сказанное мне становится известно и ему, ибо мы единодушны во многих вопросах.

— Что ж, пусть так. Я говорил с неким монахом по имени Юкииэ, а тот — в свой черед — с Дзёкэном, Печатью дхармы, который служит прямо отрекшемуся государю Го-Сиракаве. Он передал мне для вас это послание. — Монгаку запустил руку в просторный рукав своего одеяния и выудил сложенный лист бумаги. Ее наружный угол был украшен эмблемой, изображающей кикумон, или цветок хризантемы — символ императорского дома.

Ёритомо почувствовал, как бледнеет.

— Ох, добрый Монгаку. Боюсь, догадался я, о чем твое послание.

— Здесь указ, — ответил монах, — составленный бывшим правителем Идзу Минамото Накацуной и заверенный государем-иноком Го-Сиракавой от лица его второго сына принца Мотихито.

Ёритомо принял бумагу дрожащими руками.

— Они призывают Минамото восстать и повергнуть Тайра.

— Итог указа таков, господин, но вам, несомненно, понадобится самому с ним ознакомиться. Юкииэ уже отбыл в путь, неся это воззвание вашим сородичам в других частях Канто. Однако, как асону Минамото, вам выпала честь получить его первым. В связи с этим… в общем, многие уповают, что именно вы возглавите восстание.

Ёритомо воззрился на бумагу, все еще не открывая ее.

— Возможно ли?