Война (СИ)

Всегда был к ней почтителен, хоть и сух — но так он вел себя со всеми. Да, недолюбливал молодую веселую женщину, боялся, что ее прихоти командир поставит превыше всего. Но при себе держал недобрые мысли, если они и были. А сейчас довольно грубо развернул, втолкнул ее обратно в комнату, будто провинившуюся служанку, сказал с неприкрытой враждебностью:

— У меня нет уверенности, иначе бы я доложил. Но я думаю, это ты помогла.

— С ума вы сошли, по-моему, — ответила Сайэнн, подчеркнуто не замечая неуважения, жуткого от человека, всегда поступающего как предписано.

— Кто-то к тебе приходил ночами… мои люди следили, но не сумели его поймать. И ты читала бумаги командира. Если попробуешь уехать, сбежать…

— Если я попробую, то уеду, — ответила Сайэнн спокойно и неожиданно для себя почти весело. — Но я уже отказалась, хотя господин Таниера намерен отослать меня силой. Так что вы сейчас мой союзник — спрячьте меня где-нибудь, и доложите, что я покинула крепость.

Мужчина не сводил с нее недоверчивого взгляда.

— Так это не ваших рук дело?

— Не кажется ли, что я была бы последней дурой, до упора оставаясь в Сосновой? Только смотрите, теперь не откажитесь мне помогать! Иначе… так и будете мучиться сомнением, виновна ли я. Даже в Нижнем Доме, — Сайэнн коротко рассмеялась.

Все они скоро окажутся там. И она — точно без права выхода очень и очень долго.

Собственные покои казались чужими, незнакомыми. Занавеска — вышитые уточки, символ семьи. Пальцем погладила атласные спинки. Селезень хорош, а его подружка слишком уж блеклая. Грустная. И на сундуке уточки вплетены в резной орнамент — надо же, не замечала. Зачем так много их? Семья у нее тут, что ли, была?

Бродила, разглядывала. Думала.

Можно во всем признаться, только зачем? Пусть уж Таниера до последнего считает ее чистой и верной. Этот человек ее любил, и не его вина, что невзаимно. И как она подойдет, скажет? Кому другому бы могла в глаза посмотреть — уже смотрела четверть часа назад, — но не командиру Сосновой, не мужчине, которого она предала и лишила всего.

— Я обещала о вас позаботиться, — голос сзади был тусклым и пыльным, он не мог принадлежать Минору. — Вернемся в деревню, в город…

— Поедешь одна. Ты ведь… все поняла. Он увидит, как ты уезжаешь, меньше будет вопросов.

— И не просите…

— Да я и не прошу, я приказываю.

— А командир-то мне говорит — береги, мол, ее; я и не думал, что она остаться захочет, а у нее сердце-то золотое…

— Нет у меня сердца совсем. И поэтому ты уедешь, а я останусь.

— Думаете, он — тот — заберет вас отсюда?

— А ты дура, похоже, — сказала Сайэнн, какое-то время не мигая глядя на служанку; ту испугали до странности большие и прозрачные глаза. — Но за мою ошибку не тебе отвечать. Уедешь, будешь меня помнить. Может, расскажешь кому, что я сделала — как пожелаешь. А будешь настаивать, что меня бросить не можешь — я все расскажу командиру. Порадуй всю крепость тем, как меня убьют за измену. Нет? То-то.

Крепость покинуло какое-то количество женщин; могли уйти больше, но опасались засады по дороге. Мужчин не отпускали.

Уехали носилки, в которых была одна Минору; носильщики тайну хранили, иначе им бы тоже не уйти. «Госпожа расстроена и не может ехать верхом», — сказала служанка.

Сайэнн не захотела проститься. Еще не хватало разреветься, тогда вся решимость полетит к демонам. Она была не веселой и кроткой, как думали — злой и самоуверенной, пусть такой Минору и вспоминает ее.

Голуби улетели; многие в Сосновой надеются продержаться до подхода людей из Срединной. А там может подоспеть отряд Лаи Кен.

Но птицы напрасно потрудятся. Чужаки наверняка знают, откуда будут ждать помощи, и постараются управиться раньше. А о том, сколько защитников в крепости, каковы ее слабые места, они знают точно — Сайэнн сама помогла.

Смеркалось, но шум во дворе не стихал, как обычно к закату. Сайэнн не уходила с галереи, спрятавшись за столбом. С такой силой ухватилась за перила, что пальцы свело; смотрела вслед голубям, когда уже и небо забыло о них.

**

Замер лес ночной,

Серебрится круг луны,

Там, на небе, воет волк,

Морду обратив к земле,

А с земли другой ему в ответ…

Не здесь бы, на храмовой земле, среди молитвенных гонгов и песнопений, такому звучать. И не весной — в стужу, среди заиндевевших стволов, хрустких сосновых игл.

Сама не знала, что подталкивает ее выбирать не милые, ласковые, а немного страшные, немного печальные песни. Но мальчик слушал, опустив подбородок на руки, смотрел сперва на певицу, а потом куда-то внутрь себя, и лицо его то темнело, то прояснялось.

Имя его — «осенний лист», прозвище — Тэни, «дымка». Ни в том, ни в другом нет надежды и радости.

С каждым днем все лучше понимала этого мальчика, у которого на первый взгляд было все, кроме здоровья, а на деле с ним местами вряд ли поменялся бы крестьянский мальчишка из любящей семьи. Энори заменил ему весь мир, намеренно ли, случайно.