Война (СИ)

Сайэн на галерее будто сама превратилась в столб, смотрела, почти безучастно выхватывая взглядом кусочки чужих жизней. Вот верзила в черном никак не убьет одного из воинов крепости, тоже здоровяка — раз за разом ударяет лежащего своим тесаком, а тот все пытается отползти. Вот молодой офицер Амая поскользнулся в чьей-то крови — и клинок рассек его горло. Вот какая-то женщина с воплем бежит по двору, вслед ей летит тяжелый обломок доски, попадает в затылок — она падает и затихает. А вот один из чужих переворачивает чье-то тело, деловито отстегивает пояс с ножом, надевает на себя.

Факелы все еще горели, но поблекли и были почти не нужны. Тогда она и увидела.

Узнала бы его из тысяч и тысяч, хотя не было в стоящей возле стены фигуре ничего особенного. Разве что поза на диво спокойная, свободная — хоть и не сыпались больше стрелы, во дворе продолжалась схватка, солдаты в десятке шагов, а у него никакого оружия с виду.

Ничего не боится.

И не убивает. Все-таки он не воин.

Хотя… он уже убил больше, чем каждый из чужих солдат в отдельности. Все погибшие в Сосновой — на нем.

Стоит, смотрит, и неподвижность эта пугает. Словно его на стене нарисовал искусный художник.

А ведь она может к нему спуститься сейчас. Лестница рядом не занята, а во дворе краем удастся проскользнуть, может, и не заметят — им пока не до женщин. Хотя могут и убить, как ту — кажется, прачку. Спуститься… Что сделать потом? Был бы хоть нож у Сайэнн! Попробовала бы ударить. За всё, за всех. И за себя тоже.

Энори поднял глаза. Знала, что видит ее, смотрит сейчас на нее. Словно мысли прочел…

Сейчас страшными были и свои, и чужие, он — нет. Был бы нож у нее… все равно бы не пригодился.

На какой-то миг, глядя на Энори — на почти силуэт, солнце не успело еще высветить больше — готова была с ним пойти, несмотря на все, невзирая на то, что уже сама себя осудила. Если захочет ее спасти, хоть своей пленницей взять…

Но он отвернулся, и стало легче.

Прислонившись к столбу, Сайэнн глядела, по-прежнему не опасаясь ничего — стрел уже не было, а схватка внизу стихала. И только когда люди с кусочками меха на шлемах побежали к лестнице галереи, она испугалась.

Но от страха было очень просто избавиться; подобрав тяжелый, шитый золотом подол, она пробежала половину этажа, добралась до стены над обрывом. Кое-как вскарабкалась на зубец, благо, не гладкими, шероховатыми были камни. Не зря любила бродить по горам и ездить верхом, сил хватило; привстала — и прыгнула вниз.

**

Воздух во дворе крепости сходил с ума, пронизанный кровавыми и дымными нитями, переполненный запахом крови и душами, которые метались во все стороны, еще не осознав, что не живы; еще хуже, чем перед грозой, когда неразличимые капельки пара сталкиваются с такими же крохотными искрами.

Еле мог тут находиться, но не время сбегать. Смотрел, как добивают раненых, потом — как разрушают то, что можно было разрушить, обливают горючим варом, поджигают балки и бревна. Сдвинуть камни отряду Вэй-Ши не под силу, но крепость не должна остаться невредимой.

Мог бы проверить все тщательней, но слишком хотелось исчезнуть отсюда; понадеялся, и без того злые потерей половины своих, они сами справятся.

Тела, что валялись во дворе и свисали со стен, разрубленные, иногда обгоревшие, не волновали, но воздух был переполнен — эти, незримые, пока не поняли, что мертвы, но потом увидят его. Они не опасны, но кому хочется слышать проклятия, пусть и немые, посмертные?

Ка-Ян пришел к нему с алой полосой на лбу, пьяный от схватки, но немного растерянный, сказал, что женщины, про которую говорил, уже нет в живых.

Хрустнула веточка — оказывается, зачем-то вертел ее в руке. Ка-Ян отшатнулся и вздрогнул, будто не веточка упала на камень двора, а факел на сухую солому.

Спросил, не хочет ли увидеть — ответил, что нет.

…На галерее она стояла нарядная, прямая, как деревце, и от стрел — правда, редких — не пряталась. Какое-то время смотрела на него — прожигая в воздухе взглядом дорожку, таким же огненным, как заря на ее платье; а потом его отвлекли — а она уже больше не повернулась. Занятый штурмом, вновь перестал следить за ней, потом понял, что ее нет на прежнем месте.

Больше к нему не подходили, и он мог бродить, где вздумается. Поднялся на галерею — с другой стороны от места, где стояла Сайэнн, глянул на горы. Здесь, наверху, было немного легче, души остались внизу. А скоро тут все сгорит, дерево же. Прошелся по комнатам — здесь, видно, жили командиры. Дорогая мебель, хоть и не такая роскошная, как у богачей Осорэи, приборы для письма, иногда книги. На одном из столиков лежала черно-красная флейта. Хороша была, не бесполезный тростник, на котором играть может только ветер.

Взял ее, вышел, опустился на доски возле столба галереи, щекой к его поверхности, раскрашенной в белый и красный. Повертел в пальцах тонкое полое тело, приложил к губам, вспоминая, как давно, в прошлой жизни его учили играть.