Война (СИ)

— Хочешь, бери ее с собой. Если тритоновский курятник всполошится, оставь, хотя я бы не рисковал — мало ли что ей нашепчут к твоему возвращению. И еще… я обязан довести до конца расследование смерти твоего отца. Если он был отравлен, это не просто рядовое убийство. За такое весь род самое меньшее отправляется в ссылку. Подобное преступление и Столица без внимания не оставит.

— Я и сам помогу следствию, если нужно, — спокойно ответил молодой человек. — Но Майэрин не отдам, она будет уже моего Дома.

— Вот даже как…

Интересно, что же за девочка там, подумал — но не сказал, разумеется. Вряд ли писаная красавица, об этом бы городские слухи давно разносились. Что-то другое в ней есть, и хорошо бы не отцовское коварство.

И самому Рииши верил не до конца. Нет, сейчас парень на его стороне полностью, но вот надолго ли? Лучше ему быть в Срединной.

**

Когда идет битва, звуков так много, что голос командира не будет слышен, вместо него звучат барабаны. Одна барабанная россыпь — команда на выдвижение, вторая — сигнал к атаке. А гонги указывают остановку и отступление.

С Небес, наверное, и военный лагерь, и поле боя выглядят довольно пестро, оттуда не видно грязи под ногами, на лицах и на одежде. Зато видно разный цвет знамен, флажки командиров, — и головные повязки у воинов разные, чтобы скорее собирать своих.

На снегу еще ярче, но его время ушло. Снег тут остался только в ложбинах и затененных овражках, все остальное либо растаяло пол блеклым еще солнцем, либо вытоптали.

Сейчас лагерь генерала Таэна отдыхал после очередной стычки. Конники рухэй немного спустились вниз и напали с юго-востока, отчаянная атака — почти прорвались к самой крепости. Пришлось перебросить туда воинов с запада, и атака захлебнулась. Но вражеский отряд, хоть и понес потери, не был разбит, он внезапно отступил, будто передумал.

— Это признак бессилия, — говорили некоторые офицеры. — Еще немного, и мы вытесним их из долины в горы Эннэ.

— Торопитесь, — хмурился Тагари. По обширной долине Трех Дочерей они могли еще долго гоняться друг за другом, окончательно погубив надежду на весенний сев. Прошлогоднее наводнение уничтожило много запасов, а теперь во всем северном округе наверняка будет голод.

Как бы там ни думали простые воины и офицеры, все равно ему не было.

Ставка Тагари располагалась сейчас на северной стороне озера, здесь не деревья росли — кустарник, и не было нагромождения причудливых скал, как подле самой крепости. Совсем рядом лежала темно-синяя гладь воды, тихая, равнодушная к битвам. Если бои начнутся на берегу, кровь потечет в озеро, будут на мелководье качаться тела, может, и возмутится оно, выплеснет волны, смывая всех без разбора?

А пока тут даже птиц было мало. Какие-то еще не вернулись из более южных земель, каких-то распугали воины. Мало радости вить гнездо под ногами или копытами.

Завершил обход лагеря — дело небыстрое, но самим Тагари для себя установленное. Надо видеть лица солдат, говорить со своими людьми, а не отгораживаться стенами шатра. А вот и он самый… Ветер стих, и рысь на его навершии, на малиновом флаге поникла, растеряла боевой задор. За шатром играли на флейте, верно, кто-то из солдат. Хорошо играл, звук далеко разносился, и сейчас это было неважно, не в засаде сидят.

Опустился на стул у стола, велел подавать обед. Или уже ужин? Неважно…

Подумалось — надо бы написать сыну. Известия из Осорэи получал достаточно регулярно, в том числе и от брата, о мальчике там упоминалось всегда одной строчкой. И этого хватало — жив, сперва был дома, теперь в Храмовой Лощине, что еще надо?

Но, может, самому черкнуть что-нибудь… все-таки раньше наведывался каждый раз, возвращаясь из разъездов, а теперь еще невесть когда.

Но сам написать не успел, пришел вестник с другим письмом.

Стал снаружи, почти на пороге шатра. Гонец был лет тридцати с виду, необычные волосы — с рыжинкой — в закатном солнце казались еще ярче. Сам в добротном доспехе, со значком первой ступени на рукаве и головной повязке.

— Известие от правого крыла, — поклонился, протягивая свиток.

— Проходи, давай сюда.

Этого офицера Тагари близко не знал, хотя тот уже несколько лет служил в Черностенной. Так, видел изредка. Бывают такие люди, вроде все при них, и на службе успешны, а нелюдимые.

— Разведчики говорят, У-Шен готовится перебросить конницу к северу.

— Это еще зачем? — Тагари удивлено вскинул глаза, открывая футляр со свитком. Крышечка была намертво запечатана.

— Да что вы там, золото что ли от разбойников прячете…. — дернул крышку сильнее, и в этот миг что-то ударило в правый бок, меж пластин; от боли перед глазами все покраснело. Был ранен не в первый раз, и все понял. Сумел вскочить, отбросив руку, занесенную для другого удара. Ткань на боку промокла — чувствовал и под доспехом.

Тут же в шатра стало очень много народу и нечем дышать, и заблестело очень много клинков. Тагари успел увидеть злое и растерянное лицо вестника, и то, как он уклонился в сторону от охраны. На один миг, но хватило ему, чтобы тем же ножом — длинным — ударить себя в горло.