Война солнца

Одиннадцать из нас — девять солдат армии, Мин и я — находимся в тесноте выходного туннеля, копаем, и только наши фонари освещают нам путь.

Когда мы начали сегодня днем, здесь было сыро и холодно. Но сейчас тут просто сауна.

Солдаты копают по очереди. Трое из них откалывают и вытаскивают породу из пещеры, пока остальные отдыхают. В расчищенных секциях Мин и я пытаемся закрепить проход от падающих камней. Мы используем столы из столовой, упирая их в потолок туннеля, чтобы не допустить падения обломков.

Успехи есть, но этого недостаточно, я чувствую. Но что еще мы можем сделать?

В конце дня я отмываю грязь и угольную пыль со своего тела, а вместе со стекающей водой уходит и последняя часть моих сил.

Вероятно, мне не стоит помогать в туннелях. Я должна отдыхать — ради ребенка. Но если мы не выберемся отсюда, все это не будет иметь значения.

* * *

С каждым днем процесс копания замедляется. Но мы продолжаем двигаться вперед. Самодельные кирки и лопаты выбивают гимн, звенящий, несинхронизированный, звук нашей последней отчаянной попытки убежать.

Я сижу в темном туннеле, с моих волос капает пот, и я желаю, чтобы что-нибудь обернулось в нашу пользу. Повернулось вспять. Звон в конце туннеля прекращается, и я слышу этот звук: урчание. Земля подо мной начинает дрожать.

Мой разум слишком истощен, чтобы поначалу понять, что это такое. Понимание приходит медленно, как грязная лужа воды, медленно проясняющаяся, что находится на дне.

Сажа и пыль с потолка покрывают все ровным слоем вокруг подпирающих свод столов. Это землетрясение.

Или другой удар астероида.

В туннеле раздаются крики. Я пытаюсь встать, но мои ноги меня подводят, или я просто их не чувствую, будто после сна. Схватив импровизированную трость, сделанную из ножки стола, я наконец поднимаюсь на ноги.

Металлические стены туннеля стонут, словно зверь под пыткой, когда он крутится и рвет свои путы.

В конце прохода один за другим гаснут фонари.

Зачем?

Зачем их выключили?

Рядом со мной металлическая труба со скрежетом лопается, и ее осколки вместе с частями горной породы падают на одного из солдат, разбивая его фонарь.

Да. Вот почему они гаснут — их просто раздавливают.

Я смотрю вверх как раз вовремя, чтобы увидеть, как надо мной разлетается металл и на меня летит скала.

Глава 27 Джеймс

Солнце садится, когда я подхожу к кратеру. Я стою у пропасти и смотрю на огромный экскаватор, бульдозер и груды камней рядом с ними, словно миниатюрные горы посреди засыпанной пылью чаши.

Мы никогда не доберемся до Цитадели — насчет этого Артур прав. Бункер находится слишком глубоко под нами, а земля слишком твердая для раскопок.

Я знаю это, но в глубине души также понимаю, что если я поступлю неправильно, то погибнем не только мы, члены Атлантического Союза. Погибнут все. Вся человеческая раса. И принять такое решение невозможно.

Из кабины экскаватора Гарри замечает меня. Тут же в радио раздается его голос:

— Джеймс. Это ты?

— Это я.

— Все хорошо?

— Конечно. Просто проверяю вас, ребята. Нужно что-нибудь?

— Да, как мы можем подключить кабельное телевидение к этой штуке?

Я не могу не улыбнуться.

— Я добавлю это в список.

— Хорошо. И нам платят сверхурочно, верно?

— Плюс оплата риска. Становится легче?

— На самом деле, нет.

Есть только одно решение: мы будем копать, пока у нас не кончится время. Тогда, если у меня не будет выбора, я соглашусь на сделку с Артуром.

Глава 28 Эмма

Я прихожу в себя от яркого света, льющегося сверху, и от боли в голове. Но болит не только она, а все тело. Каждый раз, когда я пытаюсь пошевельнуться, волны боли обрушиваются на меня.

Я щурюсь, пытаясь справиться со светом.

— Эмма, — звучит мягкий голос.

Рука сжимает мою, вызывая острую боль. Я стискиваю зубы и отодвигаюсь.

— Ой. Прости.

Разлепив веки, я даю свету ослепить меня.

Мэдисон смотрит на меня, по ее лицу текут слезы. Остро выступающие скулы, впалые глаза — как будто ее череп слишком большой для ее тела. Я не видела ее такой изможденной с тех пор, как мы с Джеймсом улетели на Цереру. Мое сердце снова разрывается.

— Как долго… — пытаюсь прохрипеть я.

— Это не имеет значения, — отвечает Мэдисон.

Боль в моих глазах отступает настолько, чтобы я могла осмотреть комнату. Это маленький лазарет, переделанный из душевой. Поперек помещения натянуты занавески, отделяющие другие «палаты». Кто там? Солдаты, которые пытались очистить эвакуационный туннель? Или кто-то еще?

Мэдисон уходит и возвращается с уже нагретым ПГУ.

— Я не хочу есть.

— Эмма, ты должна.

Она смотрит на меня, и выражение ее лица ясно говорит мне, что это не подлежит обсуждению.

Я ковыряю еду, пытаюсь и в то же время не могу жевать медленно. Я чувствую одновременно благодарность за еду и вину за то, что кто-то другой остался обделен: эти две эмоции разрывают меня на части. Я прекращаю жевать лишь для того, чтобы проглотить обезболивающее и запить водой. На металлическом подносе лежат еще две таблетки, но я оставляю их там — хочу, чтобы голова оставалась ясной.

— Где Элли? Она …