Война: ускоренная жизнь

Ефрейтор Гельмут Клаусман вспоминал, что на Украине, где их встречали «почти как освободителей», украинские девушки легко заводили романы с немцами. «В Белоруссии и России это было большой редкостью».

В принципе, связи немецких военнослужащих с женщинами на оккупированной территории начальство должно было строго пресекать. В гестапо существовал даже специальный отдел «этнического сообщества и здравоохранения». В его функции входил контроль «за семенным фондом рейха», и солдата, пойманного на «преступном разбазаривании» этого самого фонда могли отправить в концентрационный лагерь. Армин Шейдербауер пишет, что его даже во время нахождения на переднем крае обязывали в этом плане проводить воспитательную работу со своими подчиненными. В частности, читать им лекции на тему «Солдат и женщина другой расы». Но, как уже не раз говорилось, жизнь брала свое.

Очень часто, вступая в связь с солдатом или офицером вражеской армии, женщина делала это из самых банальных соображений — на разоренной войной земле нужно было что-то есть самой и кормить детей. Генрих Метельман вспоминал, что зимой 1942–43 годов в станице Морозовской неподалеку от Сталинграда население голодало очень сильно, и «случалось, что женщины помоложе предлагали за краюху хлеба даже себя».

В годы войны на мотив знаменитой «Катюши» пели, случалось, песню и такого содержания:

Расцветали яблони и груши,
Поплыли туманы над рекой,
А в зеленом садике Катюшу
Целовал фельдфебель пожилой.
Позабыла прошлое Катюша,
Письма Вани в печке все сожгла,
По соседству из немецкой кухни
Старикашку-повара нашла.
Приносил ей повар ежедневно
Корки хлеба, шпик и колбасу.
А за это милая Катюша
Отдавалась частенько ему.

Впрочем, меркантильные интересы могли совпадать и с чисто плотским влечением отвыкшей от мужской ласки (а то и вовсе не знавшей ее) женщины, а порой и перерастать в определенной степени лирические отношения.

«Парадоксально чем больше девушка пользуется успехом у немцев, тем больше она сама как будто привязывается к какому-нибудь гансу или фрицу, тем большая тоска у ней по дому и по прошлому. А что не все «кралечки» только продаются за хлеб и за солдатский суп, это совершенная истина. Цинично продающихся весьма небольшой процент. И какие бывают крепкие и трогательные романы среди них, — пишет в своем «оккупированном» дневнике Лидия Осипова (Павловск, 1942 год). Но чуть ниже «выдает» следующее: — Немцы, несмотря на свою сентиментальность, очень грубы с женщинами. Они любят устраивать подобие семейной жизни со своими подругами, но по существу — эгоисты и хамы с ними. А в «компании» они заставляют девушек чистить за собой уборные и с наслаждением и издевательством загаживают все. Немцу ничего не стоит ударить женщину.

Испанцы — страсть, наскок и подлинное уважение к женщине. Они могут очень легко и просто из ревности зарезать свою подругу, никогда не ударят.

Все немецкие кралечки немедленно перекинулись от немцев к испанцам. И испанцы тоже проявляют большую нежность и привязанность к русским девушкам. Между ними и немцами ненависть, которая теперь еще подогревается соперничеством у женщин. Испанцы получают два пайка. Один от немецкой армии, другой — от своего правительства и раздают излишки населению. Население немедленно оценило все испанское добродушие и немедленно привязалось к испанцам так, как никогда не могло бы привязаться к немцам».

Побывавший в освобожденной от фашистов Луге Павел Лукницкий писал в своем «фронтовом дневнике»:

«В Луге среди молодых женщин есть немало таких, которые работали на немцев, очевидно, жили с ними. Этих женщин легко узнать: одежда немецкая, обувь немецкая; есть беременные, есть родившие. Презрение к ним все выражают единодушно и резко. Общественное осуждение их аморальности и антипатриотизма — справедливо и необходимо. Но при разборе дел судить в согласии с уголовным кодексом следует только выявленных предательниц».

Уголовный кодекс того времени, действительно, не предусматривал наказания девушке или женщине за сожительство с военнослужащим вражеской армии и, насколько известно автору, судебных приговоров по таким «делам» не было. Но вот отвечать во внесудебном порядке за свои «развлечения» вертихвосткам порой все-таки приходилось.

«Население городов оказалось менее стойким, чем деревень, в деревне нравы строже, и с общественным суждением там каждый считается. В партизанской столовой, на Лесной улице, были устроены танцы, — продолжает запись в своем дневнике о пребывании в освобожденной от врага Луге Павел Лукницкий. — Собрались бойцы воинской части, пригласили партизан. Но едва в зале появились лужские девицы, произошел скандал. Партизаны возмутились:

— Не танцевать с ними! Партизанки и красноармейки пусть танцуют, а этих немецких куколок — выгнать!»