Война в России и Сибири

– Я бы мог вас всех расстрелять. Благодарите Бога, что я решил обойтись словами. Идиоты, сволочи и т. д.

Солдаты, успокоившись, благодарно зааплодировали. Семенов запер солдат в шесть багажных вагонов и в тот же вечер отправился с ними в Сибирь[438]. У него было оружие, были боеприпасы, и он предложил генералу Хорвату сражаться с красными. К несчастью, офицеры Харбина были против него.

Эти офицеры – среди них было много храбрых и интеллигентных людей – не захотели подчиняться казачьему атаману. Но генералы Харбина – [Н. М.] Переверзев, [М. М.] Плешков, [М. К.] Самойлов – не были командующими, каких требовало время. В отрядах и подразделениях, которые создавались, не было души. В китайском городе, где не надо было опасаться большевиков – здесь китайцы (в Харбин большевики не пойдут), офицеры привыкли к праздности, они занялись административными функциями, стали работать в банках и коммерции.

Генерал Самойлов так охарактеризовал Семенова: «Плохой офицер, плохой товарищ, чуть было не изгнанный из полка!» Красавцы офицеры Харбина пожимали плечами: Семенов – офицер без диплома, он не сумеет управлять боем»[439]. И прибавляли: «Нет никакой необходимости сражаться, красные не атакуют, а атаковать без надобности – большая ошибка!» Но в начале 1918 г. среди тысяч офицеров, оглушенных свалившимся несчастьем, этот «плохой офицер», «этот заурядный стратег» был единственным, кто действовал. Чтобы судить о нем – таком бравом командире и таком плохом администраторе, нужно помнить, что умеренные партии были в то время совершенно подавлены, что «буржуазия» так мягкотело прогибалась и так бессмысленно предавала свои убеждения, что движение вперед Семенова значило для выпрямления спин гораздо больше, чем десять дипломатических конференций.

Не найдя поддержки у товарищей, Семенов решил действовать самостоятельно и начал свое дело освобождения почти исключительно с инородцами. Он начал воевать со 170 русскими (стрелки), 700 моноголо-бурятами, 300 сербами и 400 японскими добровольцами[440].

Поначалу он действовал совсместно с подразделениями Харбина через посредство генерала Хорвата[441]. Когда полковник [В. В.] Враштиль с 250 кавалеристами и 3 полевыми орудиями пришел поддержать воюющих семеновцев, он про себя улыбнулся, увидев маленький оборванный отряд, где знаки отличия люди рисовали карандашом. Его отряд, сытый, хорошо экипированный, щеголял перед тощими и яростными мушкетерами своими лампасами. Прошло десять дней, и сытый отряд без разрешения покинул свои посты и отправился – уже безвозвратно – отдыхать в Харбин[442]. Среди начальников всех этих отрядов (а это были Рашильский, [В. В.] Враштиль, [Н. В.] Орлов, Потапов, [В. Н.] Доманевский) Семенов был единственным командиром. Он и его люди – молодые, бедные, смелые, патриотически настроенные, рисковали жизнью, не имея за душой ничего, кроме чести. И это были лучшие времена Семенова. Его успехи еще не привлекли к нему интриганов и воров, которые впоследствии составят двор «великого атамана», «второго Наполеона», «одного из величайших людей, каких только знала история». Все это будет позже, когда «семеновцы» почувствуют себя в безопасности за союзническим заслоном (японско-чехословацким) и начнут воевать ради обогащения.

Генералы и полковники Харбина должны были бы устремиться под командование отважного человека действия, каким был Семенов, такие люди встречаются гораздо реже дипломированных военных. Но они раскритиковали его и оставили на молодых авантюристов, которые его и погубят, занявшись грабежами и насилием.

3. Окружение

«Бусидо»[443], монумент воинской чести, строго предписывает воину презрение к любой выгоде. Воин стоит в обществе на высшей ступени, купец на низшей. Важно научить воина, у которого благодаря оружию возникает множество возможностей обогатиться, отворачиваться от них с презрением[444]. Честь – жена без приданного.

Семенов не требовал от своих офицеров такого бескорыстия. Он вообще его не требовал. Во время одной поездки в окрестностях Читы я как-то заговорил с ним о разбойничьих выходках (реквизициях), в которых упрекали его людей. Он дал мне ответ, который меня насторожил: «Моральные установки в истории страны меняются, как времена года». Я выразил надежду, что установки прошлого вернутся.

В ноябре 1918 г. 655 железнодорожных грузов весом 8000 тонн были присвоены семеновцами и проданы. Продажи осуществлялись с помощью союза коммерсантов Читы и Харбина. Прежнее презрение офицеров к торгашам, к несчастью, исчезло вместе с прежним режимом. Теперь они нашли с ними общий язык. Отношения между Марсом и Меркурием[445] стали тесными и взаимовыгодными. Вагон, который реквизировали в Чите или в Маньчжурии, незамедлительно оплачивался и опустошался торговцами, которые таким образом избавляли офицеров от бесчестного занятия торговлей.