Война в Ветёлках

— От жизни отстали, кто писал эти «святые» письма! — закричала Горбова. — Взывают к вам — растаскивайте, дескать, хлеб, а то государству отвезут. И отвезем! Солдатам Красной Армии и рабочим городов отвезем. — Белая косынка упала с головы Горбовой, она подняла ее, отряхнула пыль и продолжала: — И если даже весь хлеб отвезем — все равно с голоду не умрем. У нас молоко, картофель, творог, каймак, яйца, морковь, свекла. Получим на трудодни и хлеба. Немного и не самого лучшего качества, но хлеба… Свиней, овец порежем. У кого из колхозников опухли с голода дети?

— Ох, какая ораторша! Да мы вовсе не про то, — протолкалась вперед пожилая женщина с черными, загорелыми руками. Лицо в морщинах, черная коса упала из-под косынки на плечо. Она встала рядом с Горбовой и Белавиным, перевела дыхание:

— Товарищи колхозники! — Люди притихли. Насторожились и Горбова с Белавиным. Женщина повернулась лицом к вожакам колхоза. — Дорогие вы наши! Уж не подумали ли вы, что мы за хлебом пришли?

— Товарищи, — перебила Горбова.

— Не торопи меня, Андреевна… Разговорами-то вы нас с Белавиным не балуете. Только одну работу с нас требуете. И сами-то уж вытянулись в струнку, почернели.

Дальше колхознице не дали говорить — загалдели, заспорили.

— Дело говори.

Вышел кузнец, полуслепой, прокопченный, с бородой дремучей, будто век нестриженой.

— Я то же самое скажу, — проговорил он, — до упаду вы работаете. Смотришь на вас и диву даешься — сколько в вас силы, сколько в вас добра, сколько в вас веры, насколько чисты вы! А вот в работе, в суете забываете о врагах наших. Мы ведь собрались не за тем, чтобы не давать хлеб грузить государству. Говорить с людьми надо… Всякие слухи, записки, святые письма. Без совета с людьми сейчас нельзя… А то что «руки отсохнут» — не побоимся. Я первый сейчас буду грузить!

И снова закричали в толпе:

— Чупров возит в город хлеб, сало. На золото выменивает.

— Веревкин в Бузулуке рыбой торгует. Шубу бабе из самых дорогих мехов привез. Налоговый агент!

— Куда смотрят партийная организация и Совет?

— Найти кто записки вражеские разносит!

— Ждут развала колхоза, а вот этого не хотели? — ив воздух поднялись кулаки.

— Товарищи колхозники! — Белавин замахал фуражкой, стараясь успокоить взбудораженную толпу.

— Кто работает, а кто наживается на колхозной земле. Тащить их сюда.

— Товарищи колхозники!

Наконец, немного утихли.

Белавин почувствовал головокружение. Слабость в ногах. Превозмогая себя, побледневший, он тихо сказал:

— Разберемся, товарищи. Фронт и город ждут наш хлеб. Надо отправлять обоз.

— И отправим, в чем дело? — раздались голоса.

Белавин хотел что-то еще сказать, но слабость свалила его, и он опустился на хлебный ворох. Горбова бросилась к нему, но он твердо, хотя и тихо сказал:

— Грузите обоз… Я сейчас встану.

На обратном пути из города, проезжая через райцентр, Горбова на минуту забежала в райком. Только открыла дверь к первому секретарю, как Козырев вышел из-за стола и пошел ей навстречу.

— Поздравляю, Валентина Андреевна! Только сейчас передавала Москва о вашем красном обозе. Очень, очень хорошо! Пример для других. Сами знаете, машин не хватает. Надо использовать все — быков, верблюдов, а хлеб возить.

Обняв Горбову за плечи, он провел ее к столу и усадил в кожаное кресло.

— Ну, рассказывай.

XVII

Пелагея Чинарева и Марья Арифметика так приладились к своим машинам, что, казалось, больше ни в чем другом и радости не видели. Одно слышали от Федора Степановича.

— Молодцы!

Но и во время жатвы думы их были о предстоящей зиме. По утрам, пока стояла роса и хлеб убирать было нельзя, брали косы и где только можно запасали сено. Марья сумела даже ночами перевезти свои копны домой.

Выдалось время и у Пелагеи.

В один из августовских дней перед обедом выпал небольшой дождичек. Марья заглушила трактор — влажные колосья плохо вымолачивались. Решила подождать, пока провянет.

День был теплым, нежарким. Примаривало. Сбрызнутая дождем степь дышала легко и пахла ароматами трав, хлебных колосьев, соломы, спелым зерном.

После обеда опять долго работать не пришлось: снова пошел дождь, и земля, млевшая от тепла и влаги, задымила испарениями. Молодые девчата, хорошо отдохнувшие, бегали наперегонки от избытка энергии. Пелагея же и Марья, проверив машины, уселись попеть, но Пелагея вдруг вспомнила:

— Это я чего распелась? Сено-то у меня в копнах… Нынче все одно работать не будем. Пойду-ка попрошу подводу. Гляди, раза за два сено и перевезу.

В хуторе Пелагея никого не нашла. Да и скот был весь в работе. Пока бегала — завечерело. Дождаться председателя? Да даст ли он подводу? Скажет — только выпрягли. «К Чупрову пойду, — решилась Пелагея. — Попрошу быка. Ночи лунные… Да тут рядом. Километра три. Пусть уплачу маслом».

И все у нее получилось, как наметила. И детей сладко покормила, корову встретила и подоила, на огороде кое-что поделала, дома прибрала, а чуть смеркалось, отправилась к Чупрову.

Фома Лупыч сидел в летней кухне за столом и ждал ужина. Увидев Пелагею, он встал и пошел ей навстречу.

— В аккурат к ужину… Проходи, проходи.

Но Пелагея не выпускала из рук дверную ручку.