Война в Ветёлках

— Ну вот, — говорила Феде Настенька Чинарева, — до школы у тебя ноги вовсе заживут.

Первого сентября Федю и его сверстников принимали в комсомол. На комсомольское собрание пришли по этому случаю оба коммуниста, Федор Степанович и Валентина Андреевна. Но если в этот день в школе Федя был окрылен радостью — дома с дедом состоялся серьезный разговор. Сразу же, как только Федя пришел, дед его окликнул и позвал на кухню, где бабка собирала на стол обедать. Дед теребил толстыми одеревеневшими пальцами бороду, хмурился.

— Чего же, говорят, будто ты в комсомол поступил? — Фома Лупыч протянул на колени свои длинные с затвердевшими мозолями руки.

— Поступил, — Федя осторожно присел на краешек топчана.

— А к чему?

Федя молчал.

— К чему спрашиваю? — повторил свой вопрос Чупров старший.

— Чтобы всем людям радость принести, — выпалил Федя. — Как выучусь, в колхозе буду хорошо работать, а потом коммунистом стану.

Недобрая ухмылка скользнула из густых усов и бороды Фомы Лупыча. Он заерзал на лавке, лицо его заметно меняло цвет.

Бабка Оксана, собрав на стол, присела на лавку, уставившись на внука.

— И чего это они к тебе прицепились, Федор? Белавин уж особенно. На работе задыхается, а тебе все равно траву возит.

— А вот и цепляются, как репей, сила их в этом. В старике Чупрове по-прежнему кулака видят. Обидно только за напраслину. — Чупров повернулся к внуку. — Вырастешь, Федор, поймешь… Ну-ка, поужинаем давайте.

К середине сентября заморосили дожди. Целую неделю Федя не видел Белавина. Наконец, пасмурным утром Федор Степанович навестил ребят на току, долго беседовал с ними, а потом отозвал Федю. Обняв его за плечи, повел в амбар. Разговор повел шепотом:

— Нынче ночью, Федя, с тока увезли пудов двадцать хлеба.

— Вот гады!

— Не исключено, что этот вор еще попытается навестить ток. Сторожа-то у нас какие? Глухой дед Кондратий, спит всю ночь. А кто помоложе да поздоровее — в поле нужны. Помощников бы к деду Кондратию…

— А вы меня.

— Вот я и думаю… Это тебе комсомольское поручение.

— Оправдаю, не подведу!

Федя с дедом Кондратом исправно несли службу. Иногда глубокой ночью, почти под утро, наведывались Белавин или Горбова. Восьмидесятилетний дед Кондрат, привалившись к чему-либо, почти всегда спал, держа заржавленную берданку в руках. Держал ее так крепко, что даже внезапно невозможно было вырвать из его рук ружье. Просыпаясь, дед обычно мычал:

— Ну, ну, ни к чему это озорство.

Как-то проводив Федора Степановича, Федя подошел к сидящему под навесом деду Кондрату и стал поудобнее усаживаться. Накрапывал дождь.

— Берданка-то заряжена? — спросил Федя.

— А как же! Мелкой дробью. — И, склонив голову, уткнулся в воротник, собираясь заснуть.

Дождь тихо, монотонно шуршал по соломе, которой был накрыт ток. Луна не показывалась, тучи опускались еще ниже, и ночь становилась все чернее.

Феде не дремалось. Иногда он не выдерживал и говорил самому себе:

— Хоть бы уснуть малость — ночь бы покороче была. — Но при одной мысли о сне тут же поднимался и шел к дальнему вороху проверять, не поднял ли ветер брезент, не подтекает ли где дождевая вода.

И все-таки однажды Федя заснул. Весь этот день он просуетился и отдохнуть после ночи ему не удалось. А все дед Фома Лупыч. То заставил рубить талы, потом стал обучать плести плетни. Федя с ног валился. А Чупров свое:

— Овец скоро на зиму ставить будем. Новые плетни надо ставить.

Вечером Фома Лупыч был ласков с внуком. Вместе сидели за столом и, не торопясь, ужинали. Бабка Оксана кислые блины пекла. Дед одно только и приказывал жене:

— Ты внуку-то горяченького, да масла клади побольше.

А тут еще, только Федя вышел со двора, пошел мелкий дождь.

На посту его уже ожидал дед Кондрат. На самую верхушку вороха забрался он, под самую крышу и стал там устраиваться. Будто клуша на яйцах, ворочался.

Федя тоже полез к деду. Дождь, будто осторожно перебирая соломинку за соломинкой, чуть слышно шипел в уши.

Федя, прислонившись к спине деда, сразу же увидел перед собой отца, фронт. Он вскочил, слез с вороха и, ежась, обошел несколько раз ток. Когда хутор погасил огни, Федя снова поднялся к деду. И заснул.

Сон был страшный: огромный танк оборачивается в лошадь, а на ней сам Фома Лупыч, размахивая клинком, хочет зарубить и Белавина, и Горбову, и его, внука своего. Федя защищается, подняв кверху руки, вздрагивает и, крича, просыпается… Тихо, шипит в соломенной крыше дождевая вода. Толстая, густая чернота. Но вот до ушей Феди донесся звук — будто кто мешок бросил на телегу, и она, не выдержав тяжести, точно жалуясь, скрипнула.

— Дед Кондрат, — толкнул Федя охранника.

Звуки донеслись более явственно. От тока уходила телега.

— Дед Кондрат! — Федя затряс ружье в руках спавшего старика. — Дед Кондрат! — На громкий зов Феди откликнулась своим фырканьем лошадь.

— Стой! — Федя в одно мгновение слетел с вороха, выбежал из-под навеса — дождь окатил его холодными брызгами. Теперь уже Федя не только слышал, но и видел, как от дальнего вороха скатывается вниз к лощине подвода.

— Стой! Стой! Помогите, — кричал Федя, бросившись вслед за подводой. — Помогите, стойте!