Война в Ветёлках

Выехал в ночь. Подмороженные дороги были чуть-чуть припорошены начавшим падать снегом. Лошадь сразу же пошла полной рысью. И за неполных четыре часа Чупров был у сазаньего озера — места, удаленного от жилья, глухого, — обрывистые яры, бурелом и густой лес. Ехал Фома Лупыч и оглядывался. Ночь была светлой — во все небо разливался лунный свет, на землю от него шел такой холод, что зябко становилось Чупрову даже в волчьей шубе. Точного места встречи с сыном он не знал: договорились так — на Урале у сазаньего озера. Поэтому Фома Лупыч выбрал место поглуше, завел лошадь в чащобу, привязал ее к дереву, а сам, вооружившись пешней, багром и подбагренником, пошел к Уралу. От оттепелей снег осел и покрылся тонкой, но такой твердой коркой, что Фома Лупыч, несмотря на свою тяжесть, шел по сугробам, как по ровной накатанной дороге.

Вот и Урал. Сполз с высокого яра Фома Лупыч, огляделся. Когда-то давным-давно багрил он в этих местах в глубоких ямах красную рыбу. И стал вспоминать лежанки осетра и белуги. Противоположный берег Урала был отлогим, значит, там и мели.

Где-то грохнуло, будто ударило орудие. Вздрогнул Чупров, аж присел. Нет, никого…

Взял пешню. Еще прошелся. Чуть опустил пешню на лед — грохот. Наконец, Фома Лупыч остановился, перекрестился и со всего маху ударил пешней, которая сразу же отскочила, будто бил ей Чупров в резину. Но Фома Лупыч следующим разом ударил еще сильнее — во все стороны полетели брызги. А Чупров бил и бил, не останавливаясь, не оглядываясь. Ночь все больше светлела. Луна встала над самой головой. Когда же брызнула вода, Фома Лупыч передохнул и поднял кверху глаза, посмотрел на небо. И хоть был жуткий мороз, Чупрову стало жарко. Он расстегнул ворот полушубка. Тепло ударило снизу в подбородок, а по груди и животу прошел холод.

«Не застыть бы», — подумал Фома Лупыч и снова застегнул шубу. И опять удар за ударом. Лунка теперь стала широкой. Любая рыбина пройдет. Чупров положил пешню, а сам, встав на колени, галичкой принялся вылавливать ледешинки и бросать их далеко в сторону.

Вот и все готово. Фома Лупыч, сняв шубу, оставшись в ватнике, взял багор и стал опускать его в прорубь. Потом три раза перекрестился, встал на колени — багрение началось. Опустив багор до самого дна, Чупров стал шарить и тут же почувствовал под ним что-то живое. Затрясся весь старый рыбак и заторопился. Рыба была тяжелой, но поддавалась легко. Вот-вот ее голова уже покажется из проруби. Чупров, держа одной рукой багор, другой взял подбагренник и окунул его в воду. И вот уже белуга величиной в рост самого Чупрова лежала на льду, чуть вздрагивая.

— С уловом тебя, папаня.

Фома Лупыч тут же обернулся и остолбенел. Перед ним стоял Павел. У Чупрова-старшего будто и язык отнялся. Стоял молча, держа в одной руке подбагренник с отделанным медью череном.

— Ты чего, будто немой? Аль не узнал? — с каким-то ехидством в голосе спросил сын.

Лупыч пугливо огляделся.

— Никого, окромя меня, — успокоил отца Павел, а сам оглянулся.

И в это мгновение Чупров вонзил ему в висок подбагренник. Павел так и осел. А Фома Лупыч взял сына за ноги, двинул головой в прорубь, и только, когда труп ушел под лед, воскликнул:

— Подбагренник!

Но было уже поздно. Тело сына вместе с подбагренником, черен которого был отделан медью, ушло в Урал.

Чупров домой вернулся на другой день поздно вечером. На улице никого не было. Начиналась метель. Когда он въезжал во двор, снежная пыль смерчем кружилась по крышам и дворам. Долго Чупров отпрягал лошадь. Он ждал жену, но Оксана не выходила, да ее и дома не оказалось. Фома Лупыч отвел на конюшню лошадь, потом, вернувшись, сбросил с саней дровишки, достал белугу и, еле взвалив ее на свои могучие плечи, пошел в кухню.

Оксана к тому времени уже вернулась от соседей.

Фома Лупыч сбросил с плеч рыбину, плотно закрыл за собой дверь и, не раздеваясь, сел на табуретку.

— Как Павел? — не терпелось Оксане узнать о сыне.

Чупров долго молчал. Заговорил только тогда, когда жена, спросив еще раз, начала плакать.

— Случилось что? — сквозь набежавшие слезы спросила она, собираясь голосить.

Фома Лупыч покряхтел, прокашлялся.

— Не вой только, — проворчал он. — Не видел я его. — Чупров встал, снял с головы шапку, повесил ее на гвоздь, потом принялся раздеваться. Долго снимал шубу, несколько раз заглядывал в окно, на улице плясала с шумом и свистом метель и разглядеть ничего было невозможно.

— Так говори же, — закричала Оксана, — чего ты в окно зенки свои лупишь? Где Павел?

— Сказываю, не видел. Слух ходит — будто одного поймали, а другого убили. Не Павла бы…

Оксана затряслась.

— Не вой! — Фома Лупыч прикрикнул на жену. — Видишь, красную рыбу привез. Помяни на всякий случай… И не вой, не то побью.

Фома Лупыч редко бил жену, но уж если бил, то жестоко. Поэтому Оксана приумолкла и ушла на кухню, чтобы где-то отплакаться и облегчить душу.