Война в XXI веке

Манн удивительно точно обозначает целую группу проблем. Во-первых, это политический реализм ценностно-рациональных политиков, которые могут быть готовыми пойти на всё для отстаивания того, что они воспринимают в качестве государственного интереса, или для сохранения собственного престижа. К этому опасению стоит относиться со всей серьёзностью, учитывая, что исследователи уже отмечают риски возрождения концепции «ограниченной ядерной войны» (limited nuclear war)[143]. Во-вторых, следует обратить внимание на риски использования криминально-террористическими сетями ядерного, химического или биологического оружия[144]. Отмечается, что преступные или террористические группировки могут купить или украсть комплектующие оружия массового поражения для их непосредственного применения в качестве боеприпасов или для последующей доработки и изготовления «грязных бомб».

В-третьих, возможно, самая ощутимая трансформация связана не с тем, что появились силы, способные бросить вызов государству и поставить под вопрос его монополию на военное насилие, а то, как именно действуют эти силы. Острее всего асимметрия проявляет себя в том, что новые войны чаще всего ведутся против гражданского населения. Происходит перенастройка отношений в триаде Клаузевица правительство-армия-народ. Мы видим, что те позиции, которые раньше занимал каждый из участников этой тройки, в наши дни сложно определить однозначно. Старая война предполагала наличие чётких разграничений на законные и незаконные цели войны. Нападение на гражданское население было недопустимым для межгосударственных войн, во всяком случае, оно стояло вне закона и обычая войны. Размывание границ между комбатантом и гражданским лицом, между сферой войны и мира происходило в ходе тотальных войн. Но эта ситуация воспринималась как экстраординарная, как вынужденное крайнее напряжение, которое должно было быть снято после обретения победы. Поражение одной из сторон и прекращение войны означало восстановление мирного порядка, в котором вооружённое насилие является аномалией.

Обращение насилия на гражданское население может объясняться сразу несколькими причинами. Будучи наименее защищённым и подготовленным к самообороне, оно для бойцов иррегулярных отрядов представляет собой гораздо более удобного противника, нежели обученные и хорошо вооружённые армейские подразделения. Но вполне возможно, что удар по гражданским лицам представляет собой и намеренно выбранную тактику ведения войны, как это происходит, например, в случае террористических атак. В таком случае стремление распространить ужас (террор) и посеять панику связывается именно с нападением на людей, которые казалось бы никоим образом не связаны с военной сферой и находятся под защитой права и обычаев войны. Но также и регулярные войска, участвующие в асимметричном конфликте (где им противостоят повстанцы, вооружённые и одетые по собственным возможностям или предпочтениям, а не армейские подразделения, обязанные носить униформу и знаки отличия, а также открыто держать оружие), нередко действуют агрессивно против гражданского населения. Неспособные однозначно отличить боевика, с которым они сражаются, от жителя деревни, в которой приходится действовать подразделению, военные рискуют пойти по пути тотального уничтожения любого, кто, по их мнению, похож на врага. Финалом чаще всего становится не славная победа, а совершение военных преступлений, подобных тому, что произошло во вьетнамской деревне Сонгми (община Милай), жители которой были уничтожены подразделением лейтенанта Уильяма Келли. Иными словами, как сильная, так и слабая сторона могут эксплуатировать тактику вовлечения в войну гражданских лиц, вынужденно подчиняясь обстоятельствам или делая это осознанно.