Война во время мира: Военизированные конфликты после Первой мировой войны. 1917–1923

В свою очередь, это способствовало тому, что фашистская военизированная организация приобрела ореол «священной милиции» (как называла ее печать сквадристов), для которой был допустим любой акт насилия. Культ павших фашистов, отныне почитавшихся как мученики, черпал свои истоки в культуре насилия, поднимавшегося на щит в качестве благородного и героического подвига национального возрождения, оплаченного ценой собственной жизни. Более того, в глазах фашистских отрядов военизированное насилие составляло самую основу их союза: причастность к криминальным деяниям, за которыми стоял националистический фанатизм, способствовала сплочению их товарищества, подстрекая их к террористическим акциям в качестве периодического ритуала, укрепляющего единство. Наконец, насилие, демонстрировавшееся фашистами в их ритуалах и символах, играло важную пропагандистскую роль, вовлекая в фашистское движение молодых людей — особенно тех, кто не успел попасть на Первую мировую войну.

Фашисты открыто проповедовали роль мифа (в понимании Сореля). Муссолини 24 октября 1922 года утверждал:

Мы создали свой собственный миф. Этот миф зиждется на вере, на страсти. Он не обязан быть реальностью. Он реален вследствие того, что побуждает к действию, будучи источником веры, надежды и отваги. Наш миф — это нация и ее величие. Все прочее вторично по отношению к этому мифу, этому величию, которое мы хотим превратить в полную реальность^{265}.

Таким образом, идеология сводилась к мифу, и, соответственно, принадлежность к фашизму отождествлялась с актом веры. Согласие с фашистскими мифами было вопросом подчинения догмам, а политическая активность означала полную преданность делу и экзальтированность чувств, направлявшихся и стимулировавшихся фашизмом посредством мощного обаяния коллективных символов и ритуалов. Вокруг первоначального ядра — культуры насилия и мифа о нации — фашисты в период вооруженной борьбы с организованным пролетариатом выстроили целую систему ритуалов и символов.

Несколько простых поучений стоят больше, чем многословные диссертации, — объяснялось в официальном фашистском органе Gerarchia (Иерархия). — А срежиссированные постановки, церемониалы и ритуалы пробуждают чувства куда эффективнее, чем любые поучения. Знамена, реющие на ветру, черные рубашки, каски, гимны, alalà [фашистский боевой клич], fasci [перевязанные ремнями пучки прутьев, символ фашизма], римское приветствие, обращения к мертвым, народные праздники (sagre), торжественные клятвы, военные шествия печатным шагом (passo militare) и весь набор ритуалов, вгоняющий в дрожь старую буржуазную «элиту», свидетельствуют также о мощном возрождении, которое переживают врожденные инстинкты расы^{266}.

Эта по большей части спонтанно формировавшаяся фашистская литургия вобрала в себя прежние ритуальные традиции и символику республиканцев Мадзини и легионеров Д’Аннунцио. Однако сами фашисты воспринимали это как свидетельство возрождения основополагающих свойств итальянской расы — возрождения, находившего выражение в насилии.

Начиная с 1921 года Фашистская партия оспаривает монополию государства на применение силы. Итоги такого поворота проявились со всей трагической очевидностью в 1922 году, когда фашисты приступили к захвату целых городов, низвергая префектов, которых они считали антифашистами просто потому, что те предпочитали соблюдать закон. Более того, с целью форсировать ассимиляцию этнических меньшинств и отплатить парламентариям-антифашистам физическим насилием и изгнанием из их родных городов фашисты также заняли приграничные регионы, недавно присоединенные к Италии.

В 1922 году фашисты обратили свое насилие также на Католическую народную партию и на духовенство. Священник Луиджи Стурдзо, основавший Народную партию, многократно обращался к премьер-министру с протестами против продолжавшегося фашистского насилия. 24 февраля 1922 года он жаловался на бездействие сил охраны правопорядка и должностных лиц: