Война во время мира: Военизированные конфликты после Первой мировой войны. 1917–1923

«Россия Два» — за вычетом негативного отзвука термина — оставалась сначала и прежде всего «белогвардейской». Генералы, офицеры и казаки однозначно составляли вместе с их семьями численное большинство^{394}. Аристократия, промышленники, помещики, бывшие министры и чиновники, мастера, юристы, врачи, священники, служащие, учителя, ученые, инженеры, музыканты, танцоры и актеры, писатели и журналисты, если только и они не относились к военным, придавали этой социологической картине уже постфактум запомнившуюся пестроту^{395}. Изгнанное за границу общество во многих отношениях базировалось на существовавших военных структурах и получало их поддержку^{396}. Гуманитарные благотворительные организации и институты поддержки культуры были обязаны своим существованием этой зарубежной армии и ее средствам. Старый царский генерал, образ которого венчал картину общества «бывших», переживших свое время и осевших на покой за границей, отнюдь не соответствовал реальности. Новое применение себе искали армейские чины всех рангов вплоть до простых солдат из крестьян, а также участники военизированных организаций и агенты разных специальных служб.

В 1926 году советское правительство окончательно закрыло границы для тех, кто собирался покинуть страну, а в следующем году 10-летняя годовщина Октябрьской революции была отмечена массивной кампанией, клеймившей иностранную интервенцию в Гражданской войне в России. Для международных отношений вообще и для судеб русской эмиграции это означало радикальный перелом. Учение о враждебном капиталистическом окружении первого в мире социалистического государства делало послевоенную эпоху перманентным состоянием или превращало ее в преддверие новой войны. Одновременно это учение существенно ограничивало общение между эмигрантами и их родиной. Русской «армии в изгнании» грозила полная изоляция. Тот, кто по-прежнему уповал на крестовый поход против Москвы, в будущем должен был не рассчитывать на свои собственные средства, а искать сильных союзников. После 1941 года этот вопрос получил новую остроту. Многонациональная, политически раздробленная гражданская и военная эмиграция попала в трагическое положение. Ее «спор о России» вышел за пределы гипотез^{397}. Какое бы решение ни принимали отдельные личности или целые группы — остаться нейтральным, перейти на сторону германского агрессора, чтобы бороться за мнимое освобождение родины, присоединиться или поддержать армию союзников Советской России, в любом случае это был заведомо проигрышный выбор^{398}. Как бы высоко активисты 1920-х годов ни оценивали свое влияние на общественное мнение и правящие элиты стран, принявших эмигрантов, — теперь речь шла о сознательном выборе или причислении себя к вариантам «коллаборационизма», «пораженчества», «оппортунизма» и «предательства». Против этого конфликта идентичности не помогали ни внутренняя эмиграция в изгнании, ни отстранение от политики. Антибольшевизм исчерпал свое социалистическое, демократическое, либеральное и консервативное наследство.

Небольшие сети специалистов, обладавшие соответствующим опытом, сделали ставку на иные средства. Они не хотели ждать, пока неизвестное будущее даст возможность действовать. Опыт, который они приобрели в качестве разведчиков и агентов военных и гражданских служб безопасности в Первую мировую войну, революцию и Гражданскую войну, они использовали теперь для тайных операций против Советского Союза^{399}. И в этом отношении было очевидно, насколько тесно переплетались друг с другом враждовавшие лагеря метрополии и эмиграции, поскольку советская разведка давно внедрилась в важнейшие организации эмигрантов^{400}. Похищения и покушения на политиков и военных сеяли с обеих сторон страх и недоверие. Наоборот, эмигрантские агенты, преимущественно из монархистов, проникали в Советскую Россию, где устраивали акты саботажа и террора или вступали в тайные сношения с комсоставом РККА^{401}. Террор был направлен против советских функционеров в самом СССР или за его границами. История этого подпольного продолжения Гражданской войны обнаруживает удивительные образчики биографий и преемственность, сохранявшуюся вопреки цезуре 1917 года^{402}. Приобретенные за годы службы в армии Первой мировой войны способности были решающим фактором, определявшим карьеру в практической конспирации между идеологическими фронтами и вопреки им. Таким образом, то, что делали агенты белой контрразведки в 1918–1920 годах, они не обязательно брали из практики Всероссийской чрезвычайной комиссии (ВЧК). Борьба, с их точки зрения, также не закончилась с военным поражением в Гражданской войне[29]. Противники менялись, но задача оставалась неизменной.