Война за империю (СИ)

— Да! — так же энергично ответил советский лидер. — Мирные переговоры. По нашей инициативе. Какие-то уступки. Преференции. Еще что-то. Блокада обходится чрезмерно дорого, а противопоставить ей нечего. Можно вести торговлю через Тихий океан, но это слишком близко к японцам, а у них сильный флот. Да и дорого — гонять грузы по железной дороге через континент.

— Переговоры и уступки разрушат все, чего мы добились. Победители не предлагают мира и тем более не откупаются от проигравших!

— И что вы предлагаете? Представить себе, что Ла-Манш — это просто широкая река? Мы не можем победить англичан на море! Мальта лучшее тому доказательство! И не можем высаживаться на английский берег, мы упустили возможность. Нам не нужна эта война!

Воцарилась тишина. Шетцинг смотрел вниз, на полированную столешницу, нервно барабаня пальцами по ее гладкой поверхности. Сталин прекратил ходьбу, сел и все-таки начал набивать трубку, скрывая эмоции за привычными действиями.

— Эта война нужна мне, — негромко произнес немец, с откровенным упором на последнее слово, уставившись в столешницу.

— Поясни, — ответил Сталин, чиркнув спичкой.

Шетцинг посмотрел прямо на него, пронизывая сизоватый табачный дымок немигающим, холодным взглядом.

— У всего есть своя цена, — заговорил немец, так же размеренно, как до этого Сталин. — Двадцать с лишним лет мы делали невозможное, я и те, кто шел за мной. Мы победили нацистов, правых баварцев, задушили 'мятеж баронов' и взяли всю власть в стране. Мы подняли из праха экономику. Воссоздали армию и вернули военную промышленность. И все это мы сделали на одной основе. Не на марксизме или коммунизме. А на памяти о поражениях.

— Реваншисты, — сказал Сталин с почти брезгливой гримасой.

— Да. И я не вижу в этом ничего плохого. Каждый немец, переживший Великую войну помнил, как нас унизили и ограбили. Помнил Голод, эпидемии туберкулеза, тифа и сифилиса…

Шетцинг поперхнулся, закашлялся. У него внезапно и сильно заболели ноги, сломанные при падении самолета в девятнадцатом году.

— Я видел и пережил нашу гражданскую войну, — произнес генеральный секретарь. — Ты не впечатлишь меня.

— Я не впечатляю. Я объясняю суть. Каждый немец это помнил. И каждый ребенок, который рождался в немецкой семье, тоже узнавал и запоминал, что за границей живут французские и английские людоеды, которые отбирают у страны и его родителей последний кусок хлеба. Реваншизм, желание мести — вот энергия, которая питала наши победы. Мы объединяли нацию и били наших политических врагов обвинением, что они отдаляют час возмездия. Мы сумели сколотить союз с вами и уничтожить национал-социализм Гитлера, хотя за него выступала уйма всякой политической шелухи. Потому что мы говорили — 'вот, русские, в союзе с ними мы быстрее поднимемся и отомстим!'. Без реваншизма мы не добились бы и половины сделанного.

— Но теперь вы заложники, — уточнил Сталин.

— Я предпочитаю называть это не заложничеством… скорее — ценой успеха. Мы обещали возмездие и расплату. И дали народу Германии обещанное. А теперь…

На этот раз Шетцинг встал и заходил по комнате, прищелкивая пальцами.

— Да, ты во многом прав, — нехотя согласился премьер-министр. — Мы сильно рискуем.

— Мы очень сильно рискуем, — поправил Сталин.

— Пусть так. Но беда в том, что я не могу сдать назад. Я не могу договариваться с Англией после всего, что произошло. После наших побед в Европе.

— Тогда, может быть, это стоит делать кому-то другому? — в голосе Сталина отчетливо зазвенел лед, напоминая, что в этой комнате собрались не два старых друга, а политические попутчики.

Шетцинг склонился вперед, упершись ладонями в стол.

— Уже не имеет значения. Мы оказались даже слишком успешными. Если теперь, на пике побед, я скажу хоть полслова насчет переговоров и тем более о том, чтобы что-то отдать Англии… Тогда меньше чем через месяц у республики будет другой премьер-министр. Кто бы сейчас ни стоял во главе, у него только один путь — вперед, до конца. К окончательной победе или безоговорочному поражению. Черчилль это прекрасно понимает, поэтому он и провоцирует нас всеми силами.

— А Мальта? — уточнил Сталин. — Разве это не причина, чтобы сделать передышку?

— Незначительное поражение, случайная оплошность.

— Допустим, вам отступать некуда. Но нам — есть. Вы, немцы, хотите сделать из полезного мероприятия свою частную войну. Нам это не нужно.

— Иосиф, — горько усмехнулся Шетцинг. — Не обманывай себя. Мы теперь в одной команде. Наше поражение будет вашим поражением. И если вы выйдете из антибританского альянса, то союзу Германии и СССР конец. А мы нужны вам и еще долго будем нужны.

— Это … шантаж… Рудольф… — каждое слово Сталин выговаривал очень медленно, глубоко затягиваясь трубкой. — Это … нехорошо. Так шантажировать союзников.

— Это не шантаж. Это предопределенность. Мы приняли проклятие проигранной Мировой войны и теперь платим за него. Англия должна быть повержена.

— Реваншисты, — сказал, словно сплюнул, Сталин. Немец сделал вид, что не заметил оскорбительного тона.