Война за нашими окнами

Честно признаться, я не знаю, как мы выжили. Все, кто прошел через эти жуткие условия не смогут ответить на этот вопрос. Я тогда была такой слабенькой и худенькой, мамочка говорила, что я в свои тринадцать внешне едва дотягивала до восьми лет.

Мы всего на свете боялась. Жили, будто по минному полю шли. Очень страшно было, потому что среди жителей были полицаи, которые издевались ещё больше, чем немцы. Я совершенно не могла этого понять. Всего год назад мы с ними на улицах здоровались, а они нам улыбались. А теперь в глаза им смотреть страшно, не осталось в них ни капли знакомого и человеческого. Будто племя другое поселилось рядом с нами, выглядящее как прежде привычные люди. За каждую легкую провинность были истязания, а то и казни.

Порой жителей отправляли в Германию на работы. Часто весь город выводили на площадь для показательных расстрелов или повешений, тела потом долго не убирали с виселицы, дабы остальным неповадно было. Я пробегала мимо них, стараясь не смотреть. Щурила глаза, но все равно в солнечный день тень от виселицы падала на мое лицо, и я кожей чувствовала сковывающий меня ужас. Зверства невероятные творились.

В нашем доме поселили местных жителей, глава этой семьи работал на немцев. Вынужден был, я думаю. Многие тогда не прочь были работать на врага. У всех были дети, родственники. Все выживали, как могли. Разве есть что-то плохое в том, чтобы оберегать свою семью? Тот мужчина нас жалел, старался помочь. Бывало, давал кусок мыла хозяйственного, мы его очень экономили, а иногда нам перепадало немного муки и сахара. Благодаря ему, совершенно незнакомому до войны человеку, мы кое-как справлялись.

Весной и поздней осенью нам разрешалось собирать остатки овощей с полей. Они лежали гнилой темной массой, порой и не понятно было, где земля, а где овощи. Но выбирать не приходилось. Мама из них делала драники, чтобы хоть как-то прокормить нас. Помню, как на сковородке из этого месива прыгали червяки. Какие смешанные чувства невыносимого голода, когда слышишь сковорчание готовящихся овощей, и ужаса, когда видишь, что из них вылезает! Но нам приходилось питаться этими драниками, чтобы не умереть с голоду. Поэтому сейчас я никогда не ем их. Сколько лет прошло, а мне всё противно.

Как-то раз, когда я шла по городу худая и изможденная, один из немцев окликнул меня. Я, конечно, подошла. Ослушаться приказа было невозможно. Иду, а у самой сердце при каждом шаге замирает. Страшно! Он смотрит на меня, улыбается, а глаза странные какие-то, мокрые что ли. Немец руку за пазуху сунул, я сжалась как струна, зажмурила глаза, колени затряслись от ужаса. Но вроде ничего не происходило. Я заставила себя приоткрыть один глаз. Смотрю, а мне шоколад протягивают. Раньше я никогда его не пробовала, и хоть мне не хотелось брать еду из рук врага, но так сильно хотелось есть, а шоколад выглядел таким вкусным, будто из другого мира. Я схватила его и тут же засунула в рот. Пока я ела, немец смеялся. Почему он меня пожалел? Может, у него своя дочь в Германии осталась? Может под этой серой формой осталась хоть капля человеческого?

Во время войны мои сёстры были уже взрослые. Одной девятнадцать, другой двадцать лет. Мне казались они невероятно красивыми. И видимо не одной мне, потому что мама их, как могла, прятала. Лишний раз из дома старалась не выпускать, а уж если приходилось, мазала им лица сажей, чтобы выглядели, как замарашки, и не понять было их внешности. Очень боялась, что их изнасилуют. Сплошь и рядом такое было же. Однажды и в наш подвал ввалились пьяные немцы. Мама успела нас спрятать, но ей пришлось самой лечь под врага, чтобы они не стали искать сестер. Самый страшный день в моей жизни…

Через какое-то время восстановили занятия в школах, я начала ходить на уроки. Учеба мне нравилась, я получала хорошие отметки. Но было сложно, иногда мысли становились тягучими, как кисель, голова кружилась нещадно. Мама всегда нам говорила: «Учитесь, девки, не ленитесь, а то будете, как мать, полы мыть. Получайте образование». Помню ее стертые костяшки пальцев, вечно потрескавшиеся от воды и хлорки руки. Она заботилась о нас изо всех сил, верила в наше будущее, готова была сделать для этого все.

Почти сразу после войны, в 1947 году, мамы не стало. Видно, надорвала оно свое здоровье тяжелой работой, голодом и болезнями. Ничего тогда не было, все доставать надо было невероятным трудом. Но брат нашёл телегу и лошадь, чтобы похоронить её с достоинством.

Мы выучились, как она мечтала. После войны мы с сестрами пошли в техникум. Я стала воспитателем, а они библиотекарями. Моя старшая сестра Вера жива до сих пор и живет в городе Фурманов Ивановской области. Всех нас жизнь раскидала по стране. Оленька тоже уехала из родных земель и жила в Петропавловск-Камчатском. Только брат Вася остался в Обояни. Ах, какие вкусные яблоки он мне присылал, бывало! Старший брат Ваня не пережил войны, не вернулся с фронта.