Теперь пришел черед Реала, самого главного «индийского сочинителя». Состряпанный его стараниями донос был зачитан вслух в присутствии всех капитанов, командиров рот и фидалгу, «дабы им всем стал ведом навлеченный на меня позор», пояснил дом Афонсу в своем отчете. От Реала потребовали публично поклясться в том, что его обвинения справедливы. Реал признал их лживыми.
Все, естественно, ждали беспристрастного суда и сурового приговора преступникам. Однако губернатор заявил, что, поскольку дело касается его лично, недоброжелатели могут обвинить его в пристрастности, и отправил обоих изобличенных клеветников в Лиссабон. На следующий год вслед за ними в Лиссабон был выслан и Гашпар Перейра. «Пусть он оправдывается перед Вашим Величеством» — вот и все, что счел нужным сказать о развенчанном «секретаре Индии» дом Афонсу Албукерки.
Обвинение в трусости, брошенное дому Афонсу таким человеком, как Реал, нисколько не задело губернатора. Иначе обстояло дело с обвинением в скрытой работорговле. «Сей мир настолько полон зла, что верит всему сказанному» — писал дом Афонсу не без горечи. И он назначил следствие, в ходе которого все португальцы, женившиеся по его «благословению», должны были торжественно поклясться в том, что не купили своих жен за деньги.
Следственные документы сохранились. Все ответы молодых мужей звучали одинаково. Никто из них не покупал свою невесту. Но мало того! Каждая невеста получила небольшое приданое от щедрот губернатора Индии! Толмач Франсишку добавил к своему клятвенному свидетельству еще и «примечание»: его жена стоила бы на рынке рабынь не меньше пяти тысяч пардао.
Разоблачение «гнезда интриг» в Гоа раскрыло, в некоторой степени, сеньору губернатору глаза на то, что крылось за излившимся на него потоком королевских попреков и порицаний, содержавшихся в почте 1513 года. Однако он, конечно же, страдал от необходимости жить еще целый год — ибо только через год его доклад дому Мануэлу о разоблачении кляузников мог попасть в Лиссабон — с клеймом «вора» и, самое обидное — «ПРЕДАТЕЛЯ».
«Сеньор, целую Вашу руку за то высокое доверие, которое Вы мне оказываете» — писал он королю. «Ибо письма („наших индийских сочинителей“ —
Довольно странным представляется то обстоятельство что дом Мануэл без малейшего сомнения принимал на веру все обвинения, возводимые клеветниками на губернатора его индийских владений. А четыре «индийских сочинителя», судя по всему, пользовались монаршим благоволением, ибо в другом месте своего доклада Албукерки пишет: «Ваше Величество изволит рекомендовать мне Антониу Реала. Но, с учетом того, что он написал обо мне в своем письме Вашему Величеству, лучше бы Вы мне его не рекомендовали».
Своему лиссабонскому другу дом Афонсу писал в 1514 году, что сам он, даже будучи членом Государственного совета, никогда бы не осмелился давать советы королю, подобно этим господам («индийским сочинителям» —
В довершение ко всему, дом Мануэл Счастливый, будто назло Албукерки, в письме, составленном в весьма любезных выражениях, выразил ничем не отличившемуся дому Антониу Реалу, годами сибаритствовавшему в Кочине, свое высочайшее благоволение и назначил ему награду за многолетнюю верную службу. На протяжении нескольких недель, вплоть до своего отплытия на родину с очередным «перечным флотом», хвастался бывший комендант перед всеми и каждым этим знаком высокой монаршей милости. Лишь с огромным трудом удавалось Албукерки умиротворять своих, просоленных морем и пропахших порохом, сорвиголов-фидалгу, только что вернувшихся из-под Адена и считавших награждение Реала королем неслыханной несправедливостью.
«Почему Вы так поступили?» — поинтересовался дом Афонсу, провожавший по долгу службы дома Антониу, перед самым отплытием.
В приливе не свойственного ему чистосердечия Антониу Реал ответил, уже садясь в шлюпку, оклеветанному им перед монархом и всем светом губернатору: «Право, не знаю, сеньор. Бес попутал!»
В Индии и странах Юго-Восточной Азии листья бетеля традиционно используются как тонизирующее средство. Их жуют вместе с гашеной известью и кусочками семян пальмы катеху.
Глава двадцать пятая
И снова Ормуз