Все без исключения мусульмане города Гоа (а не только мусульманские купцы мужского пола, как в прошлый раз) были, в наказание за поддержку Идалкана, преданы смерти. «Да будет их судьба уроком всем, кто вздумает замыслить измену» — писал Албукерки королю Мануэлу. Что ж, «из песни слова не выкинешь». Методы ведения войны XVI века были, с современной точки зрения, невероятно беспощадными. И даже церковь учила и проповедовала с храмовых амвонов, сколь богоугодным делом является истребление «неверных». Впрочем, не следует забывать и о том, что молитвенное делание, по слову святого апостола Павла, приравнивается к воинскому. И это далеко не случайно. Ибо церковь апостольская всегда была и остается церковью воинствующей. И по единодушному мнению Отцов церкви все христиане — как молящиеся, так и ратоборствующие против неверных с мечом в руках, относились к одному и тому же типу «воинствующего человека». Виднейший из древних Отцов Западной Церкви — блаженный (у римских католиков — святой) Августин, епископ Гиппонский (Иппонский) — еще в V веке Христианской эры сформулировал принцип взаимодополняемости: с одной стороны — те, кто в тишине своей кельи духовным оружием поста и молитвы борется с невидимыми бесами (духами зла, «аггелами сатаны»); с другой — те, кто железным оружием на поле брани защищает молящегося от «видимых бесов» — иноверцев и еретиков. И тех, и других блаженный Августин считал защитниками Христианского мира от врагов видимых и невидимых. Характерным в данной связи представляется дошедшее до наших дней послание блаженного Августина некоему Вонифатию (Бонифацию) — христианину и римскому воину, усомнившемуся в необходимости и возможности для человека, исповедующего веру в Христа, Который есть Любовь, воевать с другими людьми, хотя бы и не просвещенными светом истинной веры, ранить и убивать их: впоследствии Филиппинским), не говоря уже об Америго Веспуччи, чьим именем был назван весь Новый Свет — Америка.
«Итак, другие (священники и монахи —
Мы видим, что наряду со сравнением, уравнивающим «бесов» и «варваров» (врагов Христианской Римской державы), демонизирующим противника Христовой Веры, блаженный Августин утверждал, что война и ратный труд столь же священны, сколь и молитва, а молитва — военное действие. Правоту сказанного вполне подтверждают и анналы церковной истории, из которых явствует существования еще со времен священной христианской древности тесного военно-духовного союза между «чином воинским» и «чином святительским» (употребляя терминологию царя Иоанна Грозного, используемую им в переписке с князем Андреем Курбским).
Конечно, времена теперь иные. И если ранняя церковь считала себя воинством Христовым (лат.: militia Christi), народом Божьим, поголовно мобилизованным на брань (борьбу) с врагами видимыми и невидимыми, то многие современные христиане предпочитают определять себя и свою веру в «терапевтических» терминах, видеть себя не воином, призванным на многотрудную службу, а пациентом в госпитале или лазарете.
Разумеется, ни одна армия не обходится без походного госпиталя или лазарета (доказательством чему служит существование военно-монашеских Орденов госпитальеров и лазаритов, чьи рыцари неустанно наносили раны неверным, и врачевали раны христиан; да и Тевтонский Орден Приснодевы Марии тоже возник в качестве госпитальерского братства), но никакой госпиталь или лазарет не может подменить собой всю армию, первейшая задача которой, все-таки — не исцеление больных и раненых, а битва с врагом и победа над ним. Поэтому все истинные христиане, души которых горят небесной приверженностью ко Христу, всегда осознавали себя находящимися не в церкви-«лазарете» (пребывание в котором могло быть лишь временным, пока не зарубцуются раны, нанесенные демоном, грехом или плотью), а в церкви — боевом стане, в церкви любви и войны.
Именно воодушевленные этим духом ревности о Господе Христе воинские контингенты Ордена бедных соратников Христа и Храма, равно как и прочих духовно-рыцарских Орденов, составили костяк профессиональных армий королевств, графств и княжеств, основанных крестоносцами в Сирии и Палестине — Святой Земле, или Земле Воплощения, — Пруссии и Ливонии, а также испанских королевств (Кастилии, Леона, Арагона, Майорки, Наварры) и, конечно, Португалии. Но довольно об этом.
Сразу же после взятия города, Албукерки отправил к раджам Каннанури и Кочина гонцов с приказом как можно скорее сообщить тем о возвращении Гоа под власть португальской короны. С чувством еще большего удовлетворения дом Афонсу, несомненно, довел эту радостную весть до сведения дома Секейры, командующего «перечным флотом», который, вместе со своими капитанами, предпочел грузиться перцем, а не «участвовать в сомнительной авантюре по возвращению Гоа».