Война за проливы. Призыв к походу

Впрочем, довольно скоро закончился и праздник… Люди стали расходиться, потянулись прочь и обитатели трибуны для почетных гостей. Я, честно говоря, находился в недоумении и чувства у меня были смешанные. С одной стороны, все было величественно, красиво и волнующе – особенно момент, когда император Михаил говорил свою речь, а площадь, заполненная огромным количеством народа, внимала ему в звенящей тишине… С другой стороны, я не понимал – зачем все это было надо? Ведь это громадные расходы, которые можно было бы потратить на что-нибудь полезное, вместо того чтобы ублажать простонародье праздником. Потом я подумал, что как только начнется война, многие из тех, что сегодня слушали речь императора, наденут солдатские шинели и направятся воевать за свободу Сербии… и мне стало немного стыдно за свои мысли. Из этого состояния меня вывела Феодора – она чмокнула меня в щеку (единственный раз с момента нашего знакомства) и радостно сказала, что будет век благодарна мне за этот праздник. О, до чего же приятно было это слышать! А мгновение спустя другой моей щеки коснулись губы Анны. Ах, ну да – если бы «сестренки» не состояли в моей «свите», их ни за что не пустили бы на гостевую трибуну, откуда так удобно наблюдать за действом, вместо того чтобы быть его участником… А для русских, как оказалось, это было важно.

3 мая 1908 года. Российская империя. Санкт-Петербург. Зимний дворец.

Вдовствующая императрица Александра Федоровна.

Сегодня была гроза. Она яростно бушевала, ломая ветки в саду; оглушительно грохотал гром, молнии пронзали свинцовое небо. Обычная гроза, совсем не редкая в Петербурге об эту пору… Но я, устроившись в углу подальше от окна, лишь молилась, чтобы это побыстрей закончилось.

Отчего-то с некоторых пор я стала бояться гроз. Странно… Раньше во время разгула стихии я любила распахнуть окно – и, сев около, вдохнуть этот непередаваемо восхитительный запах… и дышать, дышать им, пока не закружится голова… Мне нравилось слушать громовые раскаты, наполненные небесной мощью… Наблюдать за зигзагами молний, пытаясь в мгновенной вспышке уловить их рисунок… Да, гроза представлялась мне истинным благословением Господним. Обычно проносилась она очень быстро – и после нее все было таким чистым, умытым, изумляя своей яркостью; и чудные запахи, что источала природа, будили внутри тихий восторг и беспричинное ликование… Казалось, что сама земля дышит полной грудью, стремясь успеть насладиться чудесным ароматом и влажною прохладой, что оставила после себя стихия…

Почему же нынче все по-другому? Почему в звуке грома мне слышится устрашающий глас, словно бы предрекающий погибель? Почему сполохи молний кажутся предвестниками беды? А треск веток, ломаемых порывами ветра, вызывает мысли о душе человеческой, терзаемой страданием…

Много, много, должно быть, нападало веток на аллеи сада… Я могу себе это представить; такую картину мне приходилось видеть неоднократно. Падает ветвь на землю – еще живая, шелестящая, налитая соками, – и сразу начинает медленно умирать… Сама она еще не знает, что навеки оборвалась связь ее с питающим древом, она даже не замечает того, что отделена от него, от источника жизни… Но проходит время – и она начинает засыхать… Что чувствует ветка при этом? Едва ли она понимает, что с ней происходит. Она все еще мнит себя частью дерева… Вот так и умирает она – в блаженном неведении, словно засыпая, и видя при этом счастливые, упоительные сны…

Такие меланхоличные мысли одолевали меня; словно липкие тенета, они опутывали мой разум, и я все никак не могла от них избавиться. Они вызывали во мне беспокойство, какую-то смутную догадку, которая страшила меня…

Гроза уже давно унеслась. Но я все еще сидела в полумраке, не решаясь подойти к окну. Но меня тянуло туда… Тянуло подойти и выглянуть, и увидеть внизу аллею, усеянную еще живыми, но уже обреченными ветками… И этот запах послегрозовой свежести… Мне было страшно вдохнуть его. Мне казалось, что вместе с этим вдохом в меня проникнет какое-то убийственное знание, та самая догадка обретет осязаемую, отчетливую форму… Нет! Я не стану открывать окон. Я не стану смотреть на мокрую аллею… Я просто встану сейчас и кликну Аннушку…

Аннушка явилась тут же, стоило мне единожды позвать ее. Звук торопливых шагов в коридоре – и вот она уже здесь, с легкой улыбкой и лучистым взглядом. Она зажгла свет, наполовину раздернула занавески. С ее появлением в комнате сразу стало как-то уютнее и теплее. Аннушка! Мой добрый ангел. В то время как многие стремились избегать общения со мною, она была рядом, она единственная хорошо общалась со мной. Она никогда не мялась в моем обществе, не прятала взгляд, не вздыхала, как делали прочие с некоторых пор. Она единственная могла спокойно смотреть мне в глаза и тепло улыбаться при этом; она была моей самой верной и, собственно, единственной компаньонкой.