Война за Проливы. Решающий удар

Кстати, болгарские солдаты в окопах меня узнают даже в русском офицерском мундире. Они считают, что тогда, во время своего первого визита в Софию, я принес им удачу и надежду на лучшую жизнь. Мне улыбаются, солдаты отдают мне честь, а офицеры приветствуют как старого знакомого. Еще недавно Сербия и Болгария относились друг к другу настороженно, почти враждебно – и вот все изменилось к лучшему. Болгарин с сербом снова братья навек, а вскоре мы с Борисом, скорее всего, станем родственниками, ибо он положил глаз на младшую сестру моей невесты Татьяну. Об этом мне сказал Вячеслав Николаевич, с которым мы время от времени беседуем «вне строя», и не только о военных делах. А еще он сказал, что Борис в своей детской ревности непроизвольно стал брать с меня пример. И это хорошо, ведь, несмотря на всю ту дурь, что сидит в моей голове, у меня есть чему поучиться. Лишь бы он не полез следом за мной под турецкие пули. В четырнадцать лет, когда каждый мнит себя неуязвимым, такой героизм обычно заканчивается некрологом в газетах. Мол, был такой парень, жил совсем недолго – и по глупости умер молодым, ничего не свершив. Аминь.

И тут я вспомнил о письме, которое прислал мне русский император, когда узнал о моих военных похождениях на горных перевалах. Ох и стыдил он меня, ох и ругал за самоубийственное мальчишеское безрассудство… И в то же время не забыл наградить орденом Святого Георгия, который невозможно получить иначе, чем за подвиги на поле боя. Тогда это было для меня загадкой. Вячеслав Николаевич после разъяснил, что ругал и награждал русский император как бы разных людей. Упреки в безрассудстве и недомыслии предназначались наследному сербскому королевичу, а вот награда досталась храброму поручику Карагеоргиевичу, своей отвагой способствовавшему выполнении важной боевой задачи. Мол, эти два человека – не родственники, и даже, более того, не знакомцы – порознь живут внутри моего сознания, и в каждый момент своей жизни мене нужно четко осознавать, кто из этих двоих должен принимать решения. Ну а с того момента, как я стану сербским королем, поручик Карагеоргиевич должен будет навсегда подать в отставку, как когда-то подал в отставку поручик синих кирасир Мишкин, шебутной хулиган и забияка…

Немного помолчав, Вячеслав Николаевич добавил, что понимает меня лучше, чем император Михаил, и потому отпустил в роту к штабс-капитану Долину, участнику сражений еще той русско-японской войны. Без этого я был бы уже не я: держать на цепи такой бурный темперамент бессмысленно и опасно. Кроме того, штабс-капитан и его простые оружные парни должны были научить меня тому, когда риск оправдан, а в какие моменты нет. Мол, они в этом деле большие специалисты. К тому же тормозить мое безрассудство вменялось «сестренки». Я не хотел, чтобы они понапрасну лезли в самое пекло, потому и не рисковал без всякой нужды. Впрочем, у Бориса, как я его понимаю, другой типаж. В отличие от меня, чистокровного балканского славянина, наделенного всеми достоинствами и недостатками характера своих предков, он все же чистокровный европеец, а болгарского в нем – лишь воспитание. Не полезет он просто так под пули (ни с чувством ревности, ни без него) и закрывшую его собой телохранительницу в сторону не оттолкнет. Это ни хорошо, ни плохо – это так и есть. Зато государем он может стать получше меня, потому что ему не надо будет сдерживать совершенно неуместные в политике прекрасные порывы души.

После того разговора я посмотрел на себя со стороны – и понял, что за четыре с небольшим месяца, прошедших со дня моего прибытия на железнодорожный вокзал в Софии, в корне изменился не только сербский наследный принц Георгий, приобретя определенную толику политической мудрости и широту кругозора. Нет, на самом деле самые бурные пертурбации претерпел поручик Карагеоргиевич – ему довелось узнать, чем мужество и отвага взрослого мужчины и бойца отличаются от юношеской лихости и безрассудства. И Вячеслав Николаевич был прав: значительную роль в этих преобразованиях сыграло мое занятие рукопашным боем – сначала со специальными инструкторами на базе морской пехоты в Ораниенбауме, а потом и с фельдфебелем Неделей, большим знатоком разных хитростей и уловок.

Рукопашный бой – это не драка, в которую можно ринуться, направо и налево размахивая кулаками; тут важно не только знание приемов, но еще выдержка, расчет и предвидение того момента, когда противник на мгновение станет особенно уязвим. Все это можно применять не только в бою, но и в политике, и при планировании военных операций (чем, как я понимаю, Вячеслав Николаевич и переигрывает наших местных генералов). Уж на что силен (я бы даже сказал, могуч) Апис-Димитриевич – а мастер рукопашного боя, уступающий ему во всем, кроме владения искусством рукомашества и дрыгоножества, уложил бы его за пару приемов. Как тут говорят, «большой шкаф громче падает».