Война за справедливость, или Мобилизационные основы социальной системы России

Поскольку выше мы установили, что чинопочитание представляет собой границу между сословным правом и бесправием, то с этих позиций все эти «мелкие придирки» к служебному этикету предстают совсем в ином свете. Их сущность заключается в том, что, упразднив границу между сословными правами, Приказ лишил всех офицеров их принадлежности привилегированному сословию, он лишил их сословного права. И хотя им оставляли служебные права, нет никакого сомнения в том, что и они были существенно ограничены, потому что сначала пунктом № 5 всех офицеров лишили права распоряжаться оружием: «Всякого рода оружие, как-то: винтовки, пулеметы, бронированные автомобили и прочее должны находиться в распоряжении и под контролем ротных и батальонных комитетов и ни в коем случае не выдаваться офицерам даже по их требованиям».[474]

«Ни в коем случае», каково?! А чего стоит власть офицера, если он не распоряжается оружием? Правильно – ничего. Он становится чем-то вроде воспитателя детского сада, к тому же выборным (хотя Приказом это не предусматривалось, т. е. в его трактовке солдаты пошли еще дальше). Правда, в данном случае нужно говорить не о власти, а о праве, ведь именно его стоимость была снижена Приказом до заурядного уровня. Поскольку в нашем понимании властью в социальных отношениях называется наивысший социальный потенциал индивида, умноженный на право, которое он получает в результате кумулятивного действия социальной энергии, то с понижением социального потенциала офицеров за счет отказа им в праве или в его части исчезает и их власть пропорционально объему утерянного права.

А так как социальная энергия, так же как и физическая, не возникает из ниоткуда и не исчезает бесследно, то, изъяв право на одном социальном полюсе, Приказ автоматически передал его туда, где до того момента его никогда не было. Об этом как раз и свидетельствует тот же пункт № 5, в соответствии с которым ключевое право распоряжения оружием перешло к выборным представителям нижних чинов.

Носить оружие и распоряжаться им было правом и привилегией высшего сословия, его вековой честью, его гордостью, признаком его благородства. Все это исчезло в один миг, вековые традиции, честь и благородство были просто растоптаны «солдатней», а все права перешли к представителям низшего сословия. Оно в буквальном смысле слова взяло оружие в руки, оперевшись на него в своем новом праве.

В этом смысле оружие выступило в качестве эффективного социального инструмента, способного в разы поднять потенциал человека, его стоимость. «Человек с ружьем» так глубоко вошел в существовавшую тогда суровую реальность, что двадцать лет спустя именно его образ, правда, сильно облагороженный, превратился в хрестоматийную кинокартину драматических революционных событий.

Современники, особенно выходцы из высших сословий – люди неглупые, а главное, и образованные, достаточно тонко ощущали действия восставших солдат. Ощущали, но опять… не понимали! Видный социал-демократ и лидер меньшевиков Ю. О. Мартов, возвращаясь в 1919 году в своих воспоминаниях к событиям Февральской революции, отмечал: «речь идет об определенном корпоративном сознании, питающемся уверенностью, что владение оружием и умение им управлять дают возможность направлять судьбы государства. Это самосознание должно роковым образом приходить в непримиримое противоречие с идеями демократии и с парламентскими формами управления государством».[475]

Конечно! Именно «должно приходить в непримиримое противоречие», потому что, устранив сословную границу, Приказ № 1 перераспределил право в пользу низшего сословия, приподняв тем самым ничтожно низкую стоимость нижних чинов, солдат, да и всего сословия в целом до уровня, условно говоря, «выше среднего». Это и есть непримиримое противоречие, означавшее, что у низшего сословия прав стало больше, чем у высшего. Спрашивается, зачем же ему демократия, тем более, что у нас она была сословной? В такой ситуации не может быть и речи о равенстве. Поэтому никакого отношения ни к демократии, ни к ее парламентским формам сословная революция не имела и иметь не могла.

Такие прозорливые современники Февраля как Ю. О. Мартов или М. А. Волошин ясно видели всю «нелепость» происходившего. Но они – представители «образованного общества», интеллигенция, не видели сословий, не видели сословной борьбы, потому что вместе с Н. М. Коркуновым были счастливыми обладателями бессрочных паспортов и жили в условиях ограниченной сословной демократии. А мечтали о полной, наивно полагая, что именно в ней залог всеобщей свободы, равенства и братства. Поэтому они воспринимали революцию как реализацию своей мечты, как буржуазную и демократическую, примерно так, как описывали ее К. Маркс и Ф. Энгельс, которых они изучали всю жизнь.