Война за справедливость, или Мобилизационные основы социальной системы России

Но переход в купеческое состояние требовал не только увольнительного приговора, а и уплаты в пользу государства 50 рублей пошлины по первой гильдии и двадцати рублей по второй, «независимо от уплаты местных сборов, установленных на сословные купеческие и общественные надобности» (ст. 533). Деньги, вроде бы и не очень большие, но главное здесь другое – это покупка гильдейского «свидетельства» стоимостью 565 рублей по 1-й гильдии, и от 120 до 40 – по второй.[413] Все вместе представляло собой «изрядные» суммы, потому что за 500 рублей, например, можно было купить небольшое имение. Это был настоящий имущественный ценз.

Позволить себе такое могли далеко не все, поскольку всеобщая задолженность, порожденная Освобождением крестьян, и вызванная ею всеобщая бедность выступали противовесом подвижности сословных границ и наряду с сословным капитализмом тормозили социальную мобильность. По той же самой причине ослабление сословных ограничений после революции 1905 года не могло приблизить общество в целом к гражданским свободам, оно по-прежнему оставалось сословным. Поэтому, с социологической точки зрения, его можно охарактеризовать как устойчивое военно-сословное общество.

Мы теперь, понимаем, что такая довольно жесткая, близкая по своей природе к крепостному праву, принадлежность людей к отдельным сословиям была формой военного общества, расписавшего все население по гражданским (экономическим) и военным повинностям. Все сословия несли собственные повинности, все, кроме одного – дворянского, его «повинностью» были привилегии.

Хотя, конечно, городское сословие – мещане – тоже имело некоторые привилегии (право на недвижимость, на занятие ремеслом и мелкой торговлей etc.), которые оно получило вместе с дворянством в 1785 году, и благодаря которым в городах развивались торговля, ремесло, промышленность, транспорт и образование. Хотелось бы подчеркнуть, именно благодаря сословным привилегиям, а не свободе и свободному рынку! В городах было легче обучиться ремеслу и получить образование, а вместе с ним и «место». Не случайно «лишних» детей, которых трудно было прокормить в деревне, крестьяне всеми силами старались отправить в город на обучение. А каково было это обучение, легко себе представить, если вспомнить из школьной программы рассказ А. П. Чехова о Ваньке Жукове с его знаменитым письмом «на деревню дедушке». Помните, «а вчерась мне была выволочка»…

Учись – человеком будешь, говорили и нам родители напутствие, которое они слышали когда-то от своих предков. Но они не знали, что пошло оно от сословной привилегии – получив образование, человек переходил в более высокое состояние, вместе с ним приобретал и привилегированные права. Сегодня в нашей стране спрос на высшее образование превратился в какую-то душевную болезнь, в массовую эпидемию. Но, как отмечают специалисты, спрос этот вырос «именно на статус, на «корочки», а не на качество образования»,[414] что в значительной мере говорит о сословной, а не о культурной или рыночной природе высшего образования и современного общества в целом.

Наличие сословий и их сложные отношения можно и сегодня увидеть в глухой неприязни деревни к городу и города к деревне, услышать, например, в транспорте, на рынке, в репликах окружающих (чурка, деревня, колхоз, лимита). Поэтому нетрудно предположить, что сословное противопоставление «мы» и «они» в условиях жесточайшей империалистической войны начала ХХ века и в условиях солдатского мятежа становится предельно антагонистическим. Внешне его почти не отличить от антагонизма между трудом и капиталом, между пролетарием и капиталистом. Но все же разница есть – она в масштабах борьбы и в безграничной ненависти (пугачевщина), которая никого не обходит стороной, потому что правами в разном объеме обладает каждый, а иметь их в полном объеме хотят все.

Кроме того, можно увидеть и социологическую разницу: она в том, что сословная революция в феврале 1917 года произошла стихийно, это был неконтролируемый взрыв, чего не скажешь, например, об Октябрьском «перевороте». Тогда стихийность – ее признак. Ее другой признак – всеобщее признание, что тоже отличает ее от Октября. Ведь с ней согласились и сразу приняли все сословия, даже высшие (хотя, понятное дело, не единогласно). В этом смысле показателен эпизод с великим князем Кириллом Владимировичем, двоюродным братом Николая II и командиром Гвардейского экипажа, который привел его, как с издевкой вспоминал генерал П. А. Половцев, «с красными тряпками»[415] к Таврическому дворцу. Этим во многом объясняется полная беспомощность царского режима и скорость его падения – его «не хотели» все сословия. А восстали против него только солдаты, бесправные нижние чины, но встать на его защиту не захотел никто, ни одно сословие.