Война за справедливость, или Мобилизационные основы социальной системы России

А таковым считалось любое нарушение чинопочитания против: «всякого офицера вообще (в том числе и против офицеров, служащих в полиции)», а также против «военного чиновника, врача, ветеринара, священника и дьякона одного с ним полка или управления», «всякого вообще военного чиновника при исполнении последним обязанностей службы». За нарушение чинопочитания солдаты несли ответственность «как на службе, так и вне службы».[408]

Здесь на первый взгляд не видно наследственности – прямого признака сословности. Офицеры в массе своей были разночинцами, так же как и врачи, чиновники, ветеринары, дьяки и т. д. Но при более внимательном рассмотрении становится понятным, что их дети, повторимся, наследовали необходимость идти на службу, так как других средств существования, скажем, земли, у них не было, они наследовали необходимость становиться частью чиновного сословия, военного или гражданского, и обслуживать права высшего сословия, получая «в аренду» часть его прав. Они только пользовались правами высшего сословия, но не владели ими, поэтому у них не было и его финансовых ресурсов.

Из этого опять следует, что само понятие сословия к началу ХХ века приобрело новое содержание. Если в начале XIX века оно действительно представляло собой «социальные группы, главным отличительным признаком которых выступают фиксируемые в обычаях и законах обязанности и права, передаваемые по наследству», то во второй половине XIX – начале ХХ века на смену наследственности и в дополнение к ней приходит «аренда» привилегированного права, которым пользовались чиновники и военные, и гражданские. Как отмечал в 1876 году исследователь дворянского сословия Михаил Яблочков, «понятие о чиновничестве всегда как-то лепилось около понятия о дворянстве».[409] К началу ХХ века оба эти понятия практически слились в одно целое и превратились в «образованное общество». Потому что именно образование поднимало человека на тот или иной уровень государственных потребностей и позволяло ему удовлетворить наследственную необходимость в службе.

Определялся этот уровень «званием», которое получал каждый человек в зависимости от своего сословного положения, и которое записывалось в разрядные книги и в паспорта. Энциклопедический словарь Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона дает однозначное толкование этого термина: «общественное положение человека, поскольку оно определяется сословием, к которому он принадлежит (духовное З.), или должностью, которую он занимает (член или председатель присутствен. места, приказчик)».[410] Фактически это признание того факта, что должность и сословное состояние сливаются в одно «общественное положение человека». Можно сказать, что в этом смысле «образованное общество» стало новым привилегированным сословием, поскольку только люди с образованием могли занимать определенные руководящие должности, быть начальниками («деспотами» по терминологии Г. Спенсера).

И тогда понятие сословия в новых исторических условиях можно прочитать как социальные группы, главным отличительным признаком которых выступают фиксируемые в обычаях или в законах обязанности и права, передаваемые по наследству или в пользование, «в аренду», должностным лицам. Мы легко найдем подтверждение этому тезису, если вспомним, как еще недавно при встрече незнакомых людей даже на какой-нибудь частной вечеринке они представлялись не индивидуально, например, Иванов Иван Иваныч, а в сочетании со званием, должностью или профессией – кандидат технических наук, мастер спорта, замначальника главка («Москва слезам не верит») и т. д. Это была (и есть) визитная карточка «положения в обществе», социальная стоимость индивида.

А в старые времена это вообще было распространено повсеместно. Так, хорошо известный демократ, социал-революционер и одновременно дворянин во втором поколении А. Ф. Керенский, уже находясь в эмиграции, не без гордости вспоминал своих родителей – мать, которая была «дочерью начальника топографического отделения Казанского военного округа», и отца, который в 30 лет «получил назначение на пост инспектора средней школы».[411] Случай с матерью особенно показателен, так как ее заслуг в том, что она была дочерью «начальника» нет никаких, это чисто сословный маркер, принадлежность чему-то особенному, высокому, наличие особых прав, и, конечно, гордость за это и самолюбование.