Война золотом

Он положил тяжелую руку на плечо Тодора.

— Знаю все твои мысли, и с недавних пор томит меня тоска. Хочу, Тодоре, поговорить с тобой. Глуп я, что ли, или уже родился таким: не могу слышать, как девки орут песни по вечерам. Да. Войду в натопленную хату, и лучше бы мои глаза не смотрели ни на что. Сознаюсь я тебе: ненавижу я мужиков. Скучна деревня. Кладет в котел крупы в обрез, ровно столько, чтобы всем хватило поужинать, да и то впроголодь. И людей нам ровно столько, чтобы держаться. Хотела бы она, чтобы мы сидели в горах до скончания веков.

Тодор молчал, посвистывая и глядя в огонь. Кариотин подвинулся к нему поближе и продолжал говорить, озираясь:

— Ушел бы я, куда глаза глядят, сознаюсь тебе, да сердце не велит. То ли отрастил бороду, и рука привыкла сжимать карабин, сам не знаю что, и злоба у меня в сердце непомерная, на весь свет. Что ты скажешь мне, батя Тодоре. Откройся мне, как брату: и тяжелая дума легче, если пополам.

Тодор снял шапку и подставил голову свежему дыханию ночи.

— Сознаться надо, что сделали мы ошибку.

— Верно, — сказал Кариотин. — А мог ты заставить сердце терпеть.

— Видно лежат тут пути другие, — сказал Тодор, — часто и я думал о них. Ведь мы оба с тобой коммунисты. Только знаешь, Кариотин, что нас портит? — Горы. Песен от них много, а толку мало. Умрем, и о нас споют. Соберутся зимним вечером за праздничной суфой и будут тянуть о нас долгие слезливые песни.

— Куда ж ты пойдешь, батя Тодоре, — спросил Кариотин, сумрачно блестя глазами. — Разве уж дважды не хватали тебя на турецкой границе. Мы живем, как в кольце, и везде тебя ждет или трусливый мужик в хате или забитый военной муштрою с ружьем солдат. Никуда ты не уйдешь, пока не проснется и не встанет весь народ. Умрем мы, за нами придут другие такие же. И будем мы итти друг за дружкой, пока ручьем с гop не потечет кровь в долины, и не захлебнется Марица и Тунджа. Один закон для свободы, — кровь. И лучше не убеждай меня, батя. Буду биться, хотя бы все разошлись. Один останусь — где-нибудь на краю деревни в гумно лягу. А придет карательный отряд — пулю в рот, живым не дамся.

— Вместе с Янчевым прятаться пойдешь?

— А хоть и с Янчевым. Разбойником буду.

Он отвернулся от Тодора и замолчал. Потом встал, сверкнул еще раз глазами, да видно уж не мог говорить, и ушел в темноту.

«Видно и вправду скоро ликвидация, — подумал Тодор, — если даже Андон заговорил».

Два дня спустя было горячее дело у селения Куджа-Бук. Оно осталось в памяти Тодора ярче других. Получено было известие, что на Куджа-Бук наступает правительственный отряд. Вечерняя заря охватила пол неба, и четники шли по дороге, весело переговариваясь, Тодор шел впереди, в разведке. Такая была уже у него привычка. Тут же, обыкновенно, и составлял план военных действий,

В стороне от дороги он заметил двух пастухов, которые выгоняли из леса стадо. Подойдя к ближайшему, уже пожилому крестьянину, он спросил, чье стадо.

— Божье, товарищ Грудов, — ответил пастух. — По мне хоть все возьми, да подели между нашим братом, надничарами; спасибо тебе скажем, коли назад зимой не отберут.

— А знаешь меня, никому не сказывай, — попросил Тодор.

— Зачем говорить. Кабы я был для вас чужой. Я по найму. Вот идет человек: он мой хозяин, а коли еще правильнее сказать, то враг. Слышал я, что скоро в Туречину перейдешь, товарищ Грудов. Вот и все вы таковы. Так уж лучше я тебе скажу, что это стадо хозяйское. Так оно верней будет.

Он стоял, сняв серую баранью шапку, в то время, как подходил хозяин стада. Сообразив как-будто что-то, он тоже снял шапку.

— Откуда будут ваши люди, начальник? — спросил мужик с тем выражением в плутовских глазах, которое означало, что он желает вперед узнать, с кем говорит и как ему следует себя держать.

— Из Бургуса, — ответил Тодор. — Скольку у вас в деревне коммунистов?

Человек блеснул глазами и переложил тревожно шапку из одной руки в другую.

— Да, немного их, по правде говоря, господин начальник, но имеют большую власть. Есть несколько человек и из союза. Высоко держат голову. Ступай, — кинул он работнику, устремив на него злобный взгляд. — Уши у них длинные.

Когда работник ушел к коровам, он продолжал:

— И скажу я вам прямо, господин начальник, хоть казните меня: во всем виновна наша власть, что выпустила Грудова.

— Что ж он, по-твоему, такой злодей?

Мужик опять беспокойно мигнул глазами.

— Вы простите меня, господин начальник, может-быть, что и не так скажу по моему глупому мужицкому уму: я ни его, ни прочих таких-то за злодеев не почитаю. Отбившиеся от деревни люди. Город их не принял, а деревня смотрит так: чем бы от них поживиться. Сами понимаете: богатого они не разденут, а бедняк с их помощи на ноги все равно не встанет. Тешут свое сердце, потому что ребята молодые. О справедливости хлопочут.

Он покачал головой.

— А ты разве думаешь, что власть несправедливо поступает?