Воины бури

Час волков – это предрассветный миг, мгновение между тьмой и светом, между ночью и утром. Красок нет, только серость, подобная стальному клинку или туману; серость, проглотившая призраков, эльфов и гоблинов. Лисы возвращаются в логова, барсуки уходят в норы, совы возвращаются в гнезда. Очередной удар грома сотряс небо. Я поднял лицо, дождевые капли заструились по нему, и я взмолился Тору и Одину. «Я совершаю это ради вас, – говорил я, – чтобы вас позабавить». Боги наблюдают за нами, вознаграждают нас, а подчас и наказывают. Три карги под сенью Иггдрасиля смотрят и улыбаются – и, быть может, острят свои ножницы. Я вспомнил об Этельфлэд, иногда такой холодной, а иногда так отчаянно тянущейся к теплу. Она ненавидит Эдит за ее преданность и любовь ко мне, а Эдит боится Этельфлэд. Вспомнил про Мус, это порождение тьмы, сводящее мужчин с ума. Интересно, боится ли она кого-нибудь? И вдруг она посланница не тьмы, но богов?

Я снова посмотрел на лес и на этот раз разглядел очертания деревьев, смутные в сумраке, различил и струи дождя.

– Почти, – повторил я.

– Бога ради, – промолвил Финан, и я заметил, как он осеняет себя крестом. – Если встретишь моего брата, – голос его стал громче, – он мой.

– Если встречу твоего брата, он твой, – пообещал я.

Годрик протянул мне тяжелое копье, но я предпочел меч и потому вытащил Вздох Змея из ножен, выставил перед собой и посмотрел на клинок, поблескивающий в темноте, подобно лучу серого света. Заржала лошадь. Я поднял оружие и поцеловал сталь.

– За Эостру и за Мерсию! – Тени под деревьями превратились в предметы: в кусты, в стволы, в листья, волнуемые ветром. Ночь еще не ушла, но уже наступил час волков. – Пошли! – скомандовал я Финану, потом возвысил голос до крика: – Вперед!

* * *

Пришло время стремительности и шума. Я съежился в седле, опасаясь низких сучьев, и дал Тинтрегу самому выбирать путь, просто подгоняя его. Занимался рассвет. Дождь шумел в листве, лес загудел от лошадиных копыт, ветер трепал верхние ветки, как припадочный безумец. Я ждал, что вот-вот запоет рог, сзывающий врагов к бою, но рога не было. На севере сверкнула молния, отбросив среди деревьев резкие тени, потом прогремел гром, и именно в этот миг я заметил впереди первый бледный огонек. Лагерные костры! Воины Рагналла расположились на полянах, и если он и расставил дозорных, то те не обнаружили нас, или нам удалось проскользнуть мимо них, и мерцание костров, сопротивляющихся ливню, становилось ярче. Я видел среди огней тени. Кто-то не спал. Похоже, подкидывал хворост в огонь и не догадывался, что мы несем погибель. Затем где-то далеко справа, где римская дорога уходила в лес, послышались крики, и я понял, что бойня началась.

Тот рассвет выдался жестоким. Рагналл считал, что мы отсиживаемся за стенами Сестера, запуганные казнями, устроенными им в праздник Эостры, а мы вместо этого обрушились на его воинов под раскаты грома, застав врасплох. Я вырвался из леса на поляну и увидел жалкие шалаши, наскоро сооруженные из веток. Из одного такого выполз человек, поднял голову и получил Вздохом Змея в лицо. Клинок ударил в кость, отдавшись мне в руку. Второй норманн бросился бежать, и я ткнул его острием меча в спину. Повсюду вокруг меня всадники сеяли раны и смерть.

– Идем дальше! – орал я. – Дальше!

Это был всего лишь обособленный лагерь на поляне, основной располагался где-то впереди. Зарево над темными деревьями указывало, что костры горят на вершине Эдс-Байрига, и я направился туда.

Снова в заросли. Наступающему рассвету мешали грозовые тучи, но я разглядел впереди широкое пространство, расчищенное от деревьев. Оно окольцовывало склоны Эдс-Байрига, и именно на нем, среди пней, встали лагерем основные силы Рагналла. Мы выскочили из леса, держа окровавленные мечи, и заметались среди перепуганных людей, рубя их. Женщины кричали, дети плакали. Мой сын вел отряд справа от меня, кося беглецов, ускользнувших от наших мечей.