Воины Юга

Запряжные сомневались, но мысль не-шамана учуяли иные лошади, мечущиеся в непонятной и страшной дымной свободе, и устремились к воротам. Фургон шел неохотно, возница понял, что они волокут за собой что-то тяжелое — на миг оглянулся — веревка, привязанная к задку повозки, натянулась, за ней волоклись сгрудившиеся сети, колья, вопящие люди. Половина двора оказалась стянута в огромную, дрыгающуюся и дергающуюся западню.

— Хорош! Режь! — скомандовала главнокомандующая по сетям.

Ноэ полоснул ножом по натянутой как струна веревке — куча сетей и запутавшегося живого и неживого хлама осталась позади, упряжка сразу пошла легко, ошеломленные кони понеслись в сторону ворот.

«Побьемся об угол» понял не-шаман, но задавил эту мысль в себе — сворачивать и вообще что-то делать было поздно. Вот согнуться пониже, это верно — арбалетный болт расщепил дугу фургона рядом с головой хайова. За спиной летучая тетка орала на подопечного — «под борт всунься, оболтус!», зловеще визжал сказитель, сбивающий копьем стражника, уцепившегося за хвост тента. Хха чувствовал, как вождь выдергивает из не-шаманского колчана стрелы — у самого Джо стрелы уже закончились. Но отвлекаться было нельзя: вот они, ворота….

Первым в дымную тень под башней влетел Мрак — с грозным ржанием жеребец сделал великолепный прыжок, сбил передними копытами остатки дымящихся окованных досок. Ободренная упряжка рванула следом, массивные запряжные оттеснили стремящихся к обещанной свободе конюшенных кобыл и меринков, фургон с грохотом влетел в дымный сумрак подворотной башни. Хха только и успел увидеть ореол искрящих и истошно скрипящих, хотя и угасающих языков пламени на воротах — огонь, словно огромный зверь прогрыз середину ворот и обессилел. Хлопающий прорванным тентом фургон вылетел на настил моста, не-шаман с опозданием догадался, что скрипел вовсе не огонь, а опускающаяся сверху решетка — наверху, в дыму, ругалась и кашляла башенная стража. Но думать о странностях пожара и сквернословии запаздывающих воинов было опять же некогда: упряжка неслась по мосту и фургон мотало так, что того и гляди колесом о каменные перила заденет. Хха воззвал к разуму упряжных — у тех разума еще немножко оставалось, но несущиеся следом остальные лошади боялись всего, особенно опускающейся решетки и толпящихся впереди людей. Да, впереди почему-то собралась целая толпа — толклись за мостом, тесно заполняя не такую уж широкую улицу и проулки, уходящие вдоль речного обрыва. Мелькали там и кольчуги стражников, видимо, воины до этого мгновения не допускали горожан на сам мост, а сейчас орали, чтобы все разбегались. Между прочим, это была разумная мысль — понятно, упряжка и фургон сомнет и разметает десятки людей, но потом-то непременно увязнет. Хха мельком глянул на речную воду глубоко под мостом — сворачивать просто некуда. Дико заржал летящий впереди Мрак. Горожане и стражники пытались разбежаться, но им мешали плотно столпившиеся и подпирающие сзади зевки — те тянули шеи и подпрыгивали, дабы разглядеть происходящее, кто-то глупо завопил: «король едет!». Ну, жабу вам надуй, сейчас тот король к-а-а-ак проедет….

Ситуацию спасла опытная летучая тетка. Уже не в образе пузатого стражника, а более благородном, нарядном, хотя тоже толстом, вспрыгнула на козлы, выпрямилась, держась рукой за шаткую дугу тента, и зычно завопила:

— Прочь пошли! Короля спасаем! Пожар! Измена! Монарх в опасности! Дорогу живо дали! Все по пещерам!

Толпа ахнула. Короля в Калатере любили — в сущности, король был самым добросердечным и нежадным из всех благородных лордов города. Опасность в виде тяжелого фургона и обезумевших лошадей тоже сделала свое дело — толпа поднажала, раздаваясь в стороны, вжимаясь в стены и двери домов, кто-то шустро запрыгивал на окна и ворота. Мрак промчался по образовавшемуся проходу, фургон, едва не задевая пятивщихся людей, громыхал по мостовой, опытная оборотень размахивала непонятно откуда взявшимся клинком и призывала:

— Дорогу! Спасем короля! Смерть заговорщикам! К оружию, граждане! Все на Белград! Они не пройдут! Долой самодержавие!

Загадочные боевые кличи дружно поддержали своим ржанием, и, кажется, карканьем, лошади. Улица стала пошире, народ шустрее уворачивался от упряжки, некоторые ловчились проскочить прямо перед лошадьми, чуть ли не запрыгивали в фургон, с заборов кричали мальчишки, сидевшие на недостроенном заборе каменщики приветственно вздымали кружки с пивом, кто-то бросил букет цветов под копыта Мрака, с восторженным ужасом визжали девки в окнах таверны. Оборотень прижимала руку к животу, кланялась, кричала «Слава народам Калатера! Победа или смерть! Король — наше все!», потом запела нечто сугубо мистическое и фургонное:

— Эх, тачанка-калтарчанка, наша гордость и краса!
Конь-индейская тачанка, все четыре колеса!
Эх, за Рио, да за Гранде
Мчался пререй золотой
Краснокожий, запыленный,
Гайавата молодой