Воины Карла XII

— Домой, домой… — проговорил Эреншёльд, запинаясь, и схватил шкипера за руку. — Ты объездил все моря и океаны, ты многое испытал. Объясни мне, в чем причина нашего душевного смятения, почему нет нам покоя, пока мы не вернемся домой? Там, у турок, когда блаженной памяти Функен помер от лихорадки, мне пришлось на похоронах командовать караулом, но, поверь мне, я едва был в силах держать шпагу и с трудом мог вымолвить слова команды… Вокруг — белые могильные камни… Равнодушно стоят кипарисы… Если бы меня там похоронили, я не нашел бы покоя. Я разворошил бы могилу и взмолился Господу Богу о милосердии.

— Разве не та же рука Господня сотворила все сущее, и даже этот вот утлый корабль, что несет нас сейчас по бушующим волнам? — ответил шкипер. — Повернись-ка лицом к стене и усни! Вы, сухопутные воины, плохо переносите качку, а сейчас разыграется шторм.

На следующее утро, на рассвете, когда шкипер стоял рядом с рулевым, он снова услышал стук в потолок каюты.

— У меня между ребрами засела пуля, — сказал Эреншёльд, — но я никак не могу толком понять, что так расстроило мое здоровье — я ведь еле держусь на ногах: пуля или тоска по родине. Вот как раз под утро, когда только-только начинает светать, я больше всего тоскую по родине.

Море бушевало, и качка не унималась. Однажды ночью шкипер, освещая себе путь фонарем с прозрачной роговой пластинкой, спустился в каюту. Эреншёльд не спал, а сидел на соломе, положив палку около себя; подушкой ему служил мешок; волосы его отросли уже настолько, что ниспадали на уши.

— Милостивый государь, — начал шкипер, вешая фонарь на крюк под потолком, — показались шхеры, те, что близ Уддеваллы, но бушует шторм, да к тому же поднялся туман, а ночь темная — хоть глаз выколи. Нам придется держаться подальше от берега и подождать, пока прояснится.

— Да, да, разворачивай свою барку! — закричал Эреншёльд во весь голос. — Я не хочу домой! Нет, нет… Что мне дома делать? В кальмарской кирке похоронен мой отец, и его герб висит там на стене… Мой брат в плену… мои маленькие сестрички успели вырасти, повыходить замуж и даже состариться… Они уже не те… Можно сказать, нет у меня больше сестер… И дома у меня тоже нет…

Так ответил он шкиперу, но, когда тот стал подыматься на палубу, опять схватил его за рукав.

— Не слушай меня! — воскликнул он. — Продолжай смело держать прежний курс. После долгой и честной службы своему королю храбрый солдат не может вернуться домой как трус!

— А судно, милостивый государь? Это мое единственное имущество, и я должен с ним обойтись по-хозяйски. Я, правда, вижу как будто сигнальный огонь на северо-востоке, но здешние шхеры опасны, а кроме того, здесь много каперов, которые разжигают ложные сигнальные огни.

Эреншёльд сразу помолодел. Он выпрямился и, выставив вперед ногу, схватил шкипера за руку.

— Если слово офицера для тебя что-нибудь значит, то продолжай идти вперед! При себе у меня, правда, нет ничего, кроме жалких лохмотьев, которые я все-таки с честью буду носить, когда сойду на берег, но под Кальмаром у меня есть небольшая усадьба, если только я ее не лишился. Вот ее ты и получишь в награду, если барка погибнет.

Шкипер решил, что тоска по родине помутила у старого воина рассудок, он хорошо знал, что если своевременно не повернуть руль, то можно напороться на подводные скалы, и пытался вырваться, но Эреншёльд держал его железной хваткой. Когда он очутился наконец на трапе, оторванный рукав его куртки оказался в руках Эреншёльда.

Но тут раздался толчок такой силы, что свеча в фонаре опрокинулась и погасла.

— Иисусе! Вот вам, сударь, и шведские шхеры!

— Да будет благословен этот миг. С детских лет я еще ни разу не вставал с постели с таким легким сердцем.

До слуха Эреншёльда донеслись звуки выстрелов и шум рукопашной схватки. Он взял свой мешок и палку и выбрался на обледеневшую палубу, через которую то и дело перекатывались волны. Его тут же обдало ледяной волной, но сквозь снежную мглу уже брезжил рассвет, и он смог разглядеть, что судно село на мель у каменистого островка, и толпа каких-то людей разоружает их экипаж.

— Что там у тебя в мешке, давай сюда! — приказал ему человек с рыжей бородой и поднял мушкет.

Корабль, севший на мель, по негласному закону принадлежит местным жителям.

Эреншёльд крепко сжал в руке палку и швырнул свой мешок под ноги рыжему.

— На, держи! Я обрел наконец душевный покой, и ваши пули бессильны меня его лишить, но не будь у тебя ружья, эта игра обошлась бы тебе дорого… Я офицер Его Величества!

Рыжебородый нерешительно опустил свой мушкет.

На скале догорал ложный сигнальный огонь, а чуть подальше стоял на якоре галиот без флага. На его палубе около притушенного кормового огня сидел закутанный в дорогую лисью шубу молодой человек болезненного вида, с бледным желтоватым лицом; на коленях у него лежали два костыля.

— Чего там еще, Нуркрос? — закричал он тонким, пронзительным, как свисток, голосом. — Пошевеливайтесь, да поживей!