Войны мафии

— Несколько пируэтов вокруг бывшей возлюбленной — бывшая — подходящее слово? — это не предательство в моем понимании. Другое дело — позволить Чио Итало побить себя на своем собственном поле.

Она положила свои теплые пальцы ему на грудь и сразу же отдернула их.

— Этот остывший труп Стефи подсунула мне? Неудивительно, что она тебя выставила.

— Она меня выставила, потому что у нее в мизинце больше здравого смысла, чем у меня.

Гарнет начала поглаживать его грудь и живот и этим, как всегда, остановила поток его красноречия.

— А что с твоим мизинцем? — поинтересовалась она. — Он похож на сосульку. Куда ты его совал, в холодильник?

— В желчь и полынь.

Чарли вздохнул и обеими руками прижал к себе ее голову.

— Очень мило с твоей стороны проявить такую терпимость.

— Более чем мило, — ангельским тоном подтвердила Гарнет. Она начала легонько шевелить ладонью в области его паха. — Нет, я понимаю твою кузину. Это что, неопознанное мороженое мясо Бердсея? Ты меня тревожишь. Она произнесла трубным голосом, передразнивая Чарли: — Как низко я пал...

— Не надо шутить.

Она обхватила его ногами, снова скрывая боль.

— Мужчины отличаются от женщин. Ты воображаешь, что разбит по всем фронтам, и впадаешь в уныние, вязкое, как овсяная каша. Ты потерпел поражение как человек свободного мира — раз, ты не сумел разжечь страсть Стефи — два, ты не смог разрубить цепи невежества, сковывающего страну, — три... Все, что остается на твою долю, — это колония прокаженных, но, о Господи, ты рискуешь потерпеть поражение в поисках подходящей колонии.

— Пожалуйста, не надо шутить.

Она начала медленно продвигаться по его телу.

— А я-то думала, что за такое долгое время научилась разбираться в тебе. Мне Уинфилд и то легче понять, чем тебя. С ней у нас взаимность, с тобой — двойственность. Это совсем не одно и тоже...

— Взаимность? С Уинфилд?

— Мне было семнадцать, когда «Вог» купил у Джерри первые мои фотографии. Передо мной открылся путь... И одновременно — я пропустила два цикла. И была в восторге. Джерри — нет. Я сделала аборт. Был слишком маленький срок, чтобы узнать, какого пола был эмбрион. — Она умолкла и попыталась улыбнуться, но ничего не вышло. — Это произошло двадцать лет назад. Будь у меня дочь, она была бы ровесницей Уинфилд. Это взаимопонимание. Мы женщины и знаем, что мы такое друг для друга. А что касается — двойственности...

— Это Бог знает что, — перебил он, — мы познакомились с тобой, полюбили друг друга. Никаких предопределенных ролей, никаких противных обязанностей — ну, вроде укорачивания ножки стула. — Он издал короткий смешок. — Всякий человек в состоянии сравнить желаемое с достигнутым. Я не прошу много, Гарнет. У меня есть цель, и прошу тебя: не остывай, пока я ее не достигну. Да, я могу потерять дыхание. Но нельзя сдаваться после нескольких гнилых месяцев.

Гарнет изогнулась, забираясь на него сверху. Она должна была потерять всякую способность улыбаться, но все же улыбнулась, скрывая, какую боль причиняет ей каждое движение.

— Ты был занят, возвращая меня к жизни. Ты отдал мне свои шесть месяцев — поэтому я снова живу.

— Не хватало еще, чтобы ты чувствовала себя виноватой!..

— Это звучит так по-сицилийски...

Хотя Гарнет весила немного, он всем телом почувствовал ее согревающую тяжесть и знакомое возбуждение.

— Ах-ох...

— Ах-ох... — отозвалась она. — Что скажет доктор?

— А что он обычно говорит?..

— Лучше мы ему ничего не скажем...

— Разве мы провинились?

— Слушайся меня...

Глава 35

В понедельник утром Уинфилд Ричардс проснулась рано, около шести. Она потянулась во весь рост совершенно голая, перед окном, выходящим на юг, на сияющий алюминием купол Крайслер-Билдинг.

Бушевавшая все выходные буря вымела начисто воздух, словно мокрым веником, и теперь Уинфилд казалось, что она различает маленькие фигурки в стеклянных сотах, окруженных неоновым сиянием. Но в такой ранний час никого не могло быть на верхнем этаже Крайслер-Билдинг. Это оптическая иллюзия, подумала Уинфилд, из-за бессонной ночи.

Автоответчик подмигивал ей. Странно, сигнала она не слышала. Да и все равно это была не такая ночь, чтобы снимать трубку. Она нагнулась и переключила аппарат на воспроизведение. «Уинфилд, — скороговоркой произнесла Банни, — я не хочу иметь ребенка. Вот и все. Я не поступлюсь своей независимостью, чтобы осчастливить Никки и его отца. Уинфилд, а что бы ты сделала на моем месте? Я ценю свою независимость не меньше тебя. Что такое ребенок, если не вечное „ты этого хотела“ на шее? Не хочу быть ничьей собственностью, как ты! Не хочу, чтобы ребенок заставил меня подчиниться мужчине. Исключил меня навсегда из секса. Эх!»

Автоответчик замолчал. Через минуту — еще одна запись, снова Банни: «Я знаю, что права. Ты тоже это знаешь. Мы, девчонки Ричардс, должны держаться друг за друга. Дети — это для мужчин. Почему они не могут заводить детей без нашего участия? Позвони, когда сможешь».