Войны Миллигана

Узнав, что Билли переводят из Афин в Лиму, Мэри была ошеломлена. Миниатюрная молодая женщина – бледная и непримечательная, с коротко стриженными черными волосами – подолгу разговаривала с ним в клинике, и ее изначальное любопытство постепенно переросло в живой интерес и искреннее участие.

Когда она услышала эту новость от сестер и других пациентов, то хотела выйти из комнаты и попрощаться с ним. Но остановилась в нерешительности, словно пытаясь опять спрятаться в себя. Затем все-таки вышла в фойе и села на диван. Ноги сжаты, руки на коленях, темные глаза глядят на дверь сквозь толстые очки.

Она вспомнила, как впервые услышала голос Билли еще до того, как его увидеть. Это произошло через несколько часов после ее поступления в Афинскую психиатрическую клинику с диагнозом депрессия. Она была крайне застенчива и большую часть времени проводила у себя в комнате. Однажды вечером она услышала за дверью, как он рассказывал медсестре об ужасных вещах, которые проделывал с ним отчим Чалмер Миллиган: как насиловал и закапывал живьем.

Слышать это было и дико, и интересно. Ей стало жаль молодого человека. Она не хотела выходить из комнаты и потому просто сидела и тайком слушала эти шокирующие рассказы.

Потом сообразила, что накануне уже слышала его голос по радио. В программе «С учетом обстоятельств», где речь шла о диссоциативном расстройстве идентичности, включили запись его речи, где он говорил о своем желании искоренить жестокое обращение с детьми. Она тогда подумала, что говорит он великолепно.

На следующий день он подошел к ней в общем зале. Сказал, что слышал про ее увлечение книгами и хочет узнать, какие авторы ей нравятся.

Он сразу же произвел на нее впечатление. Было чувство, что он сейчас на подъеме, что после очень черной полосы наконец встает на ноги. Большинство пациентов в клинике были очень больны. Она и сама впала в более тяжелую депрессию, чем когда-либо. А Билли казался таким бодрым, говорил о том, что собирается делать, когда вылечится, и о том, что делает уже сейчас, чтобы бороться с жестоким обращением с детьми.

Тогда она не понимала, что происходит, а теперь знала – он ее выбрал, решил специально уделять ей время. Все пытался добиться, чтобы она сказала ему «привет». Она же первые несколько недель просто молча наблюдала и слушала. Ее влекло к нему, и от этого становилось страшно.

Она видела, что Билли не может сидеть сложа руки, пока психиатры и соцработники топчутся на месте. Он сказал, что хочет помочь ей и другим пациентам.

Учил, что нужно говорить о своих чувствах. Рассказывал, что научился лучше выражать свои мысли, когда попал в клинику Хардинга после ареста. Втолковывал, что, если будешь избегать общения и уходить в себя, не доверяя докторам, они не смогут ничем помочь.

В основном говорил он. Как-то вечером два часа объяснял ей, как выйти из депрессии. Она не соглашалась, считала, что он совсем ее не знает, а судит, но выйти из своей скорлупы и все рассказать так и не смогла.

Тогда он сменил тему и стал внушать ей, что она должна проявить решительность и велеть ему заткнуться. Повторял, что из-за ее застенчивости и замкнутости все ею помыкают.

Что-то из сказанного ее задело, но все равно было жутко интересно. Она знала, что ей свойственно тихо наблюдать за людьми, изучать их и что она вполне чувствует в себе силы сказать «заткнись» – просто не хочет.

В конце концов она произнесла:

– Ну ладно, тогда заткнись.

Он резко вскинул голову и посмотрел на нее несколько уязвленно:

– Ну, знаешь, не обязательно так грубо.

После того случая она начала экспериментировать, разговаривая с людьми, и это привело к еще большей открытости в общении с Билли. Ей очень хотелось разговаривать с ним больше, но не выходило, потому что он ее подавлял. Он был напористый, динамичный, веселый, и она чувствовала, что не может с ним тягаться.

В то же время он казался мягким, понимающим и тихим. Он был ей симпатичен. Раньше она всегда боялась ровесников-парней. И все же он подавлял ее – не физически, а интеллектуально.

Она помнила день, когда в клинике появился Гас Холстон. Оказалось, они с Билли знакомы по колонии для несовершеннолетних в Лебаноне. Она смотрела, как они со знанием дела толкуют о тюрьме. Ей не нравилось, что Билли говорил жестко, по-зэковски и столько знал о жизни преступников. Она предпочитала женственного, мягкого Билли – ей больше импонировал художник, чем уголовник.

Холстон сказал, что сел за кокаин. Билли – что его арестовали, когда ему было семнадцать, потому что рейджен избил и ограбил двух мужиков, которые приставали к нему на стоянке для машин, а еще за ограбление аптеки в Ланкастере. Фармацевт потом сказал, что обознался: «Это не тот паренек, который меня ограбил».

Мэри сочла ужасной несправедливостью, что адвокат убедил семнадцатилетнего душевнобольного юношу пойти на сделку со следствием, признав себя виновным, и в результате получить пятнадцать лет с возможностью досрочного освобождения через два года, хотя во время ограбления его вообще там не было.