Войны новых технологий

Это предоставляет возможности для порождения интерпретаций и реинтерпретаций происходящего, что также является инструментом по созданию хаоса. Хаос в головах порождает хаос на улице. Обе стороны конфликта – Россия и Украина – воспользовались словами-заменителями, чтобы описывать ситуацию под свои цели. «Укры» и «ватники» являются ярким примерами этого явления, поскольку война велась не против украинцев и русских, а против укров и ватников.

Россия породила целую серию замен с самого начала, заговорив о бандеровцах, фашистах, хунте, карателях. С помощью таких обозначений ситуацию сделали такой, которая могла оправдывать действия России. И это не просто вербальный ряд, так как с каждым таким словом связаны определенные действия, на которые они нас программируют.

Гибридную и диффузную войны в их информационном компоненте мы можем рассматривать как поведенческие войны, поскольку их сообщения направлены на конкретику действий, поскольку они порождают или блокируют определенные виды поведения.

Вот что говорят о поведенческих войнах Е. Ларина и В. Овчинский [8]: «Инструментарий поведенческих войн состоит в том, чтобы отделить привычку от сложившегося вида деятельности, сформировавшей ее ситуации и использовать поведенческие паттерны для достижения иных целей. Это категорически не ментальные войны, которые велись на протяжении всей человеческой истории. Поведенческое оружие – это оружие завтрашнего дня».

Интересный пример близкой работы по использованию нестандартных носителей для передачи политических месседжей встретился нам в опыте Великобритании во время войны. Тогда усиленную пропаганду запустили в системе женских журналов, поскольку женщины были основной аудиторией на домашнем фронте [9]. Практически этот тот же вариант «перевода» нужных сообщений на язык аудитории. То есть диффузную войну можно встретить на всех уровнях.

В. Гатов (и не он один) обратил внимание на возрождение языка сталинского времени в описании взаимоотношений России и Запада [10]. То есть чем жестче становится содержание, тем его уже сложнее произнести прямо, поэтому при поиске таких опосредованных высказываний вышли на забытые формулировки сталинского СССР.

Точно так при описании событий в Украине вышли на формулировки отечественной войны (фашисты, неонацисты, каратели). Это четкие символы, на которые ожидается очень понятная реакция населения.

Г. Павловский говорит, что Россия нашла свой путь в торговле конфликтами [11]: «Боевой нарратив это еще и наш маркетинг спроса на пропаганду. Мир глобальных медиа – мир волшебных сказок, ничуть не менее, чем арабский мир. Шок конфликта выбрасывает в информационную кровь адреналин старых образов. Глобальная машина нарративов укрупняет российские постановки. После первой фрустрации уже через несколько дней статьи о „кремлевском клептократе” сменяют образы Бисмарка и Талейрана. Постановочная сцена не отделена от мировых рынков, скачки нефтяных цен или благоприятные цифры притока капитала добавляют крепости в кремлевский коктейль».

Когда наш мир стал нарисованным телевидением, а не написанным на бумаге, изменились и мы. Мы стали эмоционально вздыхать, а не эмоционально рассуждать. С компьютером мы стали уметь считать, но потеряли способность думать. Это общая проблема всего человечества, а не какой-то отдельной страны.

Бесконечность виртуального и информационного при наложении на ограниченность физического мира порождают разные типы неадекватностей. Сила может выглядеть слабостью, а слабость силой. Умный – глупым, а недалекий – умным. Проигрыш – победой, а победа – поражением.