Войны распавшейся империи. От Горбачева до Путина

«Но, если и дальше российские войска будут творить этот беспредел, я не смогу быть их союзником. Меня просто подталкивают стать махновцем!» — в сердцах завершил беседу бывший начальник охраны Дудаева.

Исламское государство с бандитским оттенком

Первая чеченская война закончилось хасавюртовскими соглашениями, в реальности фиксирующими капитуляцию России. Можно спорить, что именно привело к этому поражению.

Так, например, военные утверждали, что как только они побеждали, то в Кремле сразу же заключали перемирие с сепаратистами, сводившее «на нет» все успехи федералов. Наверное, эта точка зрения небеспочвенна. Но, конечно же, это была не единственная причина. В словах Лабазанова, что сепаратистов должны победить сами чеченцы, несомненно, есть доля истины. Против российских войск «работали» и неоправданные жертвы среди мирного населения, возмущавшие не только местных жителей, но и работающих в Чечне журналистов. В результате практически все материалы из Чечни содержали резкую критику федералов, общественное мнение подготовили к необходимости вывода войск.

В чем-то ситуация вокруг Чечни напоминала страсти в американском обществе во время военной кампании во Вьетнаме: резкая критика военных в прессе, недовольство левых, устраивающих многочисленные пацифистские демонстрации, по сути предопределили поражение Белого дома в этой войне.

Увы, лучше после ухода российской армии не стало. В Чечне начали строить исламское государство, по степени «суровости», напоминавшее талибский Афганистан.

В республике был принят новый уголовный кодекс Чечни-Ичкерии, практически неотличимый от аналогичного свода законов Судана, одного из наиболее ортодоксальных государств исламского мира. Президентским указом в школах в обязательном порядке были введены предметы «Законы ислама» и арабский язык (впрочем, из-за резкой нехватки преподавателей арабского языка ему учили лишь в немногих школах). Категорически была запрещена продажа спиртного, перестали функционировать светские суды, преступников стали судить по законам шариата. Так же как и в Иране, автобусы в Чечне были поделены на две «половины» — мужскую и женскую.

На телевидении была введена «нравственная цензура». Иногда дело доходило до курьезов. Так, однажды я смотрел в Грозном по телевизору футбольный матч, транслирующийся из Москвы. Когда футболисты забили гол и стали обниматься, то на экране немедленно появилась «заставка» — на чеченском телевидении сочли эту сцену недопустимой с точки зрения мусульманской морали.

В республике ввели публичные телесные наказания и даже казни. Когда я пришел в шариатский суд, то там было достаточно многолюдно. Среди посетителей был даже русский парень, которому не заплатили за работу.

«К порке за воровство и пьянство мы приговариваем довольно часто, а вот дел о прелюбодеянии пока не было!» — с видимым сожалением сказал мне бородатый судья. Этому человеку явно хотелось приговорить кого-нибудь к забиванию камнями.

Камнями в Чечне действительно не забивали, а вот публичные расстрелы периодически устраивали. «Когда снимал расстрел, то ноги тряслись. А вот народу, похоже, нравилось. Люди реагировали на автоматную очередь, как на гол на стадионе!» — рассказывал мне знакомый грозненский оператор.

«Европейские законы для чеченской натуры противоестественны. Они многими не воспринимаются, а потому и нарушаются. Нам нужны такие законы, которые понимает и уважает народ. Для нас это шариат. Поэтому пугаться ислама не надо. Иначе мы получим неуправляемую вооруженную массу, что создаст много проблем для всех, в том числе и для России», — убеждал меня в 1996 году тогдашний министр иностранных дел Чечни-Ичкерии Мовлади Удугов.

Увы, справиться с «вооруженной массой» не удавалось и при помощи шариата. Если бы Чечня была просто одиозным исламским государством, то это Кремль бы еще мог «проглотить». Но беда заключалась в том, что новое независимое государство стало настоящей бандитской вольницей, существующей лишь за счет хищений нефти, набегов на российскую территорию и торговли заложниками.

По оценкам специалистов, на одного заложника приходилось пять охранников, еще столько же людей осуществляли захват «товара», и столько же оказывали посреднические услуги. До начала новой российской военной кампании в Чечне на территории республики содержалось около 1000 заложников, то есть в работорговле участвовали около 15 тысяч человек, что составляло около 1,5 % мужского населения республики. Если же учесть, что, как правило, жены и дети преступников знали, чем занимается глава их семьи, то число людей, косвенно связанных с работорговлей, получается и вовсе фантастическим.